Глава из книги Демократия: перезагрузка смыслов. М.: Праксис, 2010.
Окончание. Начало - Всемирная демократия
Леонид Владимирович Поляков - Зав.кафедрой общей политологии, Высшая школа экономики - Государственный университет, д.ф.н., профессор
Демократия как термин, обозначающий определенную политическую практику - способ организации власти, существует не менее двух с половиной тысячелетий. Сама эта практика (а также термин), получив начало в древнегреческих полисах и вместе с их закатом исчезнувшая, вернулась лишь в конце XVIII в. Североамериканские колонии Великобритании создали союзное государство, которому суждено было представить первый опыт народоправия в эпоху Модерна.
И занимаются они этим (возможно даже неосознанно) потому, что такая постановка главной проблемы «текущего момента» позволяет уходить от вопроса гораздо более неприятного: является ли «глобализация» на самом деле - «американизацией»?
В последнее время и, особенно с учетом причин происхождения мирового финансового, а затем и общеэкономического кризиса, у многих складывается впечатление, что на этот вопрос следует отвечать положительно. Но оценка самого этого факта многими же оказывается скорее отрицательной. И вот почему.
Во-первых, американский проект глобальной демократической либерализации вызывает вопросы относительно, выражаясь булгаковским языком, его «степени свежести». Дело в том, что в культурно-политической и даже социально-экономической практике самих Соединенных Штатов собственно «либерализм» (не в смысле синонима идеологической позиции Демократической партии) с его упором на индивида и его неотчуждаемые права уже лет как тридцать вытеснен мультикультурализмом. Вовсе не отдельный человек в сегодняшних Штатах - субъект эффективной политической свободы, а, прежде всего и главным образом - та или иная социокультурная группа (этническая, расовая, религиозная, профессиональная, гендерная, сексуальная и пр.).
Возмущающая весь остальной мир (кроме самих США) «политическая корректность» - в реальности есть вопиющее посягательство на одну из фундаментальных американских свобод - свободу слова и прессы, провозглашенную в первой поправке к Конституции США. Но в интересах поддержания внутренней стабильности в общество внедряется и поддерживается идеология политически правильного языка, суть которого в том, чтобы даже словесно не дискриминировать инокультурные «меньшинства». Не дай Бог объявить кого-либо «отсталым», «неправильным», несоответствующим чьим-либо стандартам!
Парадокс же заключается в том, что США как нация не то, что не стесняясь, а, наоборот, proudly - предлагают остальному миру некие вечные и универсальные стандарты организации политики, экономики и жизни в целом, являющиеся, разумеется, всего лишь стандартами западной, либерально-демократической и в особенности - американской - цивилизации. И это поистине кричащее противоречие между внутренним американским постмодерновым мультикультурализмом и глобальным экспортом «либерализма» образца раннего Модерна становится все заметнее.
А от явной логической нестыковки и легитимность американских экспериментов с насаждением либеральной демократии хоть военной интервенцией (Афганистан, Ирак), хоть «революцией через выборы» (Сербия, Грузия, Украина, Киргизия) непозволительно для такого проекта низка. И продолжает падать - даже в самих США. Что неизбежно противопоставляет США всему остальному миру, условному «не-Западу».
Второй парадокс либерально-демократической нормализации по-американски возникает в результате упорного стремления США посредством своих «новоевропейских» сателлитов оформить итоги как бы выигранной «холодной войны» по модели 1945 г. То есть легально провести «декоммунизацию» так, как они проводили «денацификацию» разгромленной в реальной войне и оккупированной Германии.
Резолюции Европарламента и Парламентской Ассамблеи ОБСЕ 2008-2009 гг. относительно 23 августа как дня поминовения жертв «тоталитарных режимов», инициированные представителями Восточной Европы и Прибалтики и уравнивающие «нацизм» и «сталинизм» - самый свежий и самый наглядный образец этой стратегии. Но такая лобовая антикоммунистическая «нормализация» неизбежно наталкивается на сопротивление всех европейских «левых». И стимулирует актуализацию социал-демократического проекта как все более серьезного глобального конкурента «либеральной демократии».
Третий парадокс демократической нормализации по-американски возникает в случае России, но имеет несомненно глобальные последствия. Суть в том, что все дообамовские американские администрации рассматривали Россию как лузера «холодной войны». То есть как побежденного в прямом смысле слова. Но на самом деле реальность такова: «холодную войну» проиграл СССР, а не Россия. То есть можно сказать, что «победители» вроде бы есть, а «побежденных» - нет.
Из этого позиционирования неизбежно возникает неадекватность взаимоотношений. «Победители» хоть и не грубо, но постоянно намекали нам, что в соответствии с нашим статусом «побежденных» и, так сказать, «по итогам» мы должны себя вести так-то и так-то. Однако никто в России (даже, как ни странно, наши «коммунисты»!) себя «побежденным» чувствовать не спешил. И чем больше нас «приводили в чувство», тем меньше нам хотелось либеральной демократии по-американски. В конце концов, с «нормализаторами евразийского пространства» пришлось объясняться концептуально.
11 Возражая С.Хантингтону, считавшему «модернизацию» и «вестернизацию» совершенно разными явлениями, Фарид Закария пишет: «Запад доминировал так долго и распространился так далеко, что, в общем-то, непонятно, в чем же будет заключаться разница между модернизацией и вестернизацией». - См.: Фарид Закария. Постамериканский мир будущего. М., 2009, с. 95.
Термин, предложенный Романо Проди в 2004 году для сущностной характеристики Европейского Союза, пригодился для обозначения нового формата как наших отношений с США (Западом в целом), так и альтернативного проекта глобализации. Естественно, что наполнился он и новым смыслом12. Непривычное сочетание в одном определении очевидно разноплоскостных понятий «демократия» и «суверенитет», отражающих, соответственно, способ внутреннего политического устройства и принцип устройства внешнеполитического, удивительно точно передает непривычность и новизну глобального контекста. Невозможное и бессмысленное в прошлом, до-глобальном мире, словосочетание «суверенная демократия» оказывается аутентичным способом репрезентации как самого феномена глобальности, так и его ключевого - концептуального противоречия.
А порождается оно самим либеральным проектом глобальной демократизации следующим образом. Коль скоро «атомом» глобальности в этом проекте признается «индивид» с его свободой, а высшей ценностью - «права человека», то сам процесс глобализации в конечном итоге должен привести к устранению всего того, что так или иначе ограничивает индивидуальную «свободу» и мешает полной реализации «прав». А такой помехой и ограничителем выступает, прежде всего, и в первую очередь - «народ», организованный в государство.
Именно на «нейтрализацию» национального государства как такового и ориентирован нынешний формат глобализации. А это значит, что его успешное осуществление сделает бессмысленным само понятие «демократия». Ибо о власти какого «народа» можно будет всерьез говорить в глобальном мире, состоящем из атомизированных индивидов? В таком «глобальном человейнике»13 или «обществе 20:80»14 исчезает всякое представление о «народе-суверене», и наступает эра господства «золотого миллиарда» - своего рода «избранных», но никем не «выбранных».
Именно на предотвращение «самоубийства» демократии в формате либеральной глобализации и нацелен консервативный по своей сути и постмодернистский по своей функции проект «суверенной демократии». В ситуации, когда США как воплощение постмодерна, пытаются отформатировать весь мир в парадигме раннего Модерна, Россия предлагает, так сказать, согласовать «предложение» и «спрос». Уж если сами американцы выбирают тотально толерантный мультикультурализм всеобщих равенств как способ внутреннего обустройства собственной «демократии», то почему же весь остальной мир (не-Западный, разумеется) должен, демократизируясь, принять модель однополюсной глобально-либеральной иерархии?!
Или, спрашивая напрямик: неужели разрушение Берлинской стены имело своей целью «всего лишь» установление глобального господства Wall Street?15
12 См.: Владислав Сурков. Национализация будущего. Параграфы PRO суверенную демократию.// Владислав Сурков. Тексты 97 - 07. М., 2008, сс.43-57. Дискуссию относительно термина и концепции см.: PRO суверенную демократию. Сборник./ Сост. Л.В.Поляков. М., 2007. О содержательной истории термина см.: Л.В.Поляков. «Суверенная демократия»: политический факт как теоретическая предметность.// Общественные науки и современность, 2007, №2.
13 Термин выдающегося русского философа А.А.Зиновьева.
14 Смысл термина и социал-демократическую критику проекта либеральной глобализации см.: Г.-П.Мартин, Х.Шуман. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию. М., 2001, с. 20 и далее.
15 Всем тем, кто рисует мир глобального будущего в виде господства американо-китайского кондоминиума Chimerica, т.е. союза Wall Street и Великой китайской стены, не стоит забывать и о стене Кремлевской.
Долгое время Запад смотрел (эта инерция не преодолена и сегодня) на Россию как на первичный и преимущественный «объект демократизации». Глобальное позиционирование нашей страны как носительницы «векового рабства», из которого неминуемо должен был произрасти «тоталитаризм» - самый популярный стереотип как западных mass media, так и научных работ. Зерно, брошенное Токвилем в позапрошлом веке, и «пророщенное» Ричардом Пайпсом16 в веке прошлом, дало в веке нынешнем закономерный плод.
Один из немногих экономистов - исследователей СССР и России Стивен Роузфельд ничего не стесняясь так прямо и написал: «В наших общих интересах видеть, как Россия избавляется от «структурной милитаризации» в пользу «оптимальной» стратегии безопасности и вводит «экономическую свободу» вместо системы авторитарного экономического суверенитета и привилегий, установленной Борисом Ельциным и рационализированной Владимиром Путиным. Эта книга создает аналитическое основание для такой инициативы, объясняя, почему Россия втянется в трясину в советском стиле, если структурно не демилитаризуется и не вестернизирует свою политическую экономию. Недостаточно дать совет совершенствоваться и Путину произнести: «Аминь!» Медведь должен быть генетически перекодирован (курсив мой - Л.П.».17
Понятно, что после даты 08.08.08 такие пожелания генетической перекодировки «Русского Медведя» на научно-аналитической основе получили дополнительный импульс. И это, безусловно, затрудняет нам продвижение той глобальной демократической альтернативы, которая содержится в концепции «суверенной демократии» и развивающей ее формуле президента Медведева - «всякая демократия абсолютно исторична и абсолютно национальна».
Но у этой альтернативы есть одна, безусловно привлекательная сторона, которая не может не действовать как пример, достойный подражания. Катастрофический (в геополитическом смысле) характер исчезновения СССР все еще не дает возможности разглядеть и по достоинству оценить то, что произошло за последние 20 лет в России. А дело в том, что наша страна дает самый новейший и самый уникальный опыт мирного демократического преобразования, осуществленный российским народом самостоятельно.
Да, обозревая историю последних двух столетий можно, как это сделал С.Хантингтон, вычислять некие «волны демократизации» и причислять нас к «третьей волне». Можно пытаться вписывать наш опыт в некую общую теорию «поставторитарного транзита». Но суть происшедшего в том, что Россия продемонстрировала возможность эндогенной демократизации без потери суверенности.
А это - такой опыт, который непременно окажется востребованным даже и в тех странах, которые сегодня движутся в русле извне управляемой демократизации.
Собственно в этом и состоит суть российской глобальной демократической альтернативы. Ее можно описать как свободный и справедливый миропорядок суверенных национальных государств. Это - своего рода «регулятивная идея», то есть - горизонт целенаправленных действий, а не идеал-утопия, реализация которого невозможна по определению. А если так, то необходимо выявление тех проблем, которые уже сегодня препятствуют продвижению человечества в избранном направлении.
16 «Между 1878 и 1881 гг. в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократическо-полицейского режима с тоталитарными обертонами, который пребывает в целости и сохранности до сего времени» - Ричард Пайпс. Россия при старом режиме. М., 1993 (книга впервые вышла в свет в 1974 г.).
17 См. Steven Rosefielde. Russia in the 21st Century. The Prodigal Superpower. Cambridge University Press, 2005, pp. xiii-xiv.
Это - соотношение внутринациональных демократических процессов (с их неопределенностью в отношении того, какая часть политического спектра окажется правящей) и глобального демократического пространства, в котором каждый субъект репрезентирует свои (как предполагается - неизменные) «национальные интересы».
А так же вопрос о субъекте демократического суверенитета: является ли таковым всегда и во всех без исключения случаях национальное государство или же таким же суверенитетом обладает любое этническое сообщество, компактно проживающее на территории данного национального государства?
Первая проблема особенно остра и очевидна в странах, нарабатывающих демократический опыт на постсоветском пространстве. Феномен не суверенных или извне управляемых демократий (в откровенной и почти карикатурной форме представленный Грузией после 2003 и Украиной после 2004 гг.) может быть объяснен желанием «западных демократий» исключить «неприятные» сюрпризы, связанные с непредсказуемостью результатов действительно свободных парламентских и президентских выборов. Приход к власти пророссийских партий и политиков, либо партий радикально левых (коммунистических) рассматривался (и продолжает рассматриваться) как «недемократический» результат демократических процедур.
Ситуация с парламентскими выборами в Молдове 2009 г., которые сначала вызвали «кишиневский погром», а потом были проведены повторно - яркая иллюстрация тезиса. Даже совершенно прозападные и вполне демократически лояльные молдавские коммунисты все же не устраивали Запад в качестве правящей партии. В результате из-за отсутствия всего одного голоса (!!) при выборах президента парламентом коммунисты были вынуждены пойти на новые выборы и в итоге переместились в оппозицию.
Эта проблема - отнюдь не только и даже не столько результат «незрелости» постсоветских демократий. Да, конечно, демократия в Америке насчитывает два века, в Западной Европе - век, а стаж постсоветских демократий - меньше двух десятилетий. Но дело еще и в том, что в традиционных демократиях Запада существуют институциональные ограничения дестабилизирующей непредсказуемости результатов выборов.
Например, в США это уникальная двухпартийная система (американские же критики именуют ее «дуополией»), где сами партии представляют собой довольно свободные объединения политиков, которые при голосованиях в Конгрессе и в Сенате могут свободно распоряжаться своими голосами. И нередко встречаются ситуации, когда консервативная часть «демократов» голосует вместе с «республиканцами», а, напротив, либеральная часть GOP поддерживает законопроекты «демократов». Разумеется, у обеих партий есть свой довольно стойкий «ядерный электорат», но при этом колебания даже не очень значительной электоральной «периферии» могут отдать перевес той или иной партии на выборах. Именно этот своеобразный партийный механизм и обеспечивает при наличии выборной интриги в конечном счете - стабильность и предсказуемость государственного курса.
Приблизительно так же действует и партийная система в Великобритании при том, что партийная дисциплина там строга и практически исключает возможность свободного голосования. Однако тенденция последних 20 лет такова, что традиционные оппоненты Tory и Labour настолько сдвинулись к политическому центру, что замена одних другими никаких принципиальных изменений в государственных курс уже внести не сможет. New Labour Тони Блэра и Гордона Брауна - это партия «без комплексов», применяющая те меры, которые признаются целесообразными даже если они идеологически могут быть охарактеризованы как «консервативные» и «правые».
И даже в многопартийных политических системах континентальной Европы (Франция, Германия - например) выборы приводят к лишь к чередованию коалиций, которые реагируют на ситуацию прагматично, а не исключительно в соответствии с некими жесткими идеологическими принципами. А случай коалиционного правительства ХДС/ХСС и СДПГ в ФРГ в 2005-2009 гг. вообще показывает, что разделение на «правых» и «левых» - это скорее дань традиции, нежели политическая реальность, придающая выборам непредсказуемый характер.
Тенденция очевидна: глобальный контекст заставляет традиционные демократии сужать зоны электоральной непредсказуемости и снижать риски прихода к власти таких групп, которые могут посредством политической дестабилизации нанести ущерб национальной экономике. Экономическая конкурентоспособность на глобальных рынках оказывается более приоритетной по отношению к демократической «догме» о необходимости политической конкуренции внутри страны. Отсюда и тот тревожный - с точки зрения классических представлений о демократии - феномен «партийных картелей», который зафиксирован и изучен в последнее двадцатилетие в целом ряде западноевропейских стран.
Вторая проблема демократии в глобальном контексте - это неразрешимая коллизия двух «прав»: права государств на территориальную целостность и, следовательно, на ненарушимый суверенитет и, так называемого, «права наций на самоопределение». В основе коллизии лежит фундаментальная неопределенность относительного того «демоса», который обладает правом властвовать сам над собой. Транслированный в современный и постсовременный мир античный термин оказывается вызывающе нерелевантным.
«Демос» как большинство «бедных и свободных»18 еще имеет какой-то отголосок в идеологиях левых партий, выступающих за «народ» - в смысле «простой народ». Но никакая апелляция к «демосу» неуместна там, где те или иные компактные этнические либо территориальные (случай Приднестровской Молдавской Республики) меньшинства объявляют себя «суверенным народом» с правом выхода из состава того государства, в котором они находятся. Поэтому - как и в случае с «управляемыми демократиями» - здесь тоже возникают напряжения, имеющие глобальные последствия.
Они связаны с признанием суверенитета de facto территорий, не контролируемых тем или иным государством, в качестве суверенитета de jure. Ситуация с Косово, а затем с Южной Осетией и Абхазией наглядно иллюстрируют суть проблемы. Признание «демократическим» Западом суверенитета части сербской территории Косова и Метохия и отказ признать суверенитет югоосетин и абхазов свидетельствует о том, что дискурс «глобальной демократии» явно уступает в глобальной политике иным приоритетам. Что мир - как и во все прежние времена - поделен на «наших» и «не наших». И что глобализация демократии сама по себе отнюдь не избавляет мировую политику от «двойных стандартов» в признании «демократичности» государств и в наделении суверенитетом так называемых «непризнанных государств».
Помимо этих двух наиболее актуальных и наиболее острых проблем демократической глобализации нужно быть готовыми и к тому, что в «большую игру» вступают отчетливо не-Западные (при этом не обязательно анти-Западные) проекты народовластия. Например, политическая практика современного Китая, обозначенная американским футурологом Джоном Нэсбиттом как «вертикальная демократия» - в отличие от «горизонтальной», т.е. западной. Или иранский эксперимент в виде «исламской республики», то есть «Уммы» как сообщества единоверцев, организующих власть как сложную систему взаимного контроля, ограничений и фактически - «сдержек и противовесов».
Разумеется, возникает закономерный вопрос: не ведет ли включение инокультурных (не-Западных) политических практик в содержательное пространство термина «демократия» к такому его расширению, которое делает сам термин фактически бессодержательным? И отвечая на него, стоит вспомнить не такое уж давнее предостережение Эрнста Геллнера: «Итак, хотя «демократия» имеет отношение к проблемам современного общества, по настоящему важны те институты и тот конкретный социальный контекст, который вызывает ее к жизни. Вне этих институциональных условий смысл «демократии» остается неясным, а сама она недостижимой»19.
Из этого следует, что если мы удерживаем термин «демократия» для описания глобального миропорядка, то должны признать в качестве его условия глобальный мультикультурализм. Иными словами - не просто тотальную толерантность, а и глобальную политику как постоянное выявление и исправление структурных «угнетений и неравенств», как действие, продиктованное моральным долгом и нравственной потребностью возместить ущерб и восстановить в правах «униженных и оскорбленных» мира сего. Похоже, это будет уже совсем иной мир.
18 А именно так и только так понимался «демос» в античном мире.
19 Эрнест Геллнер. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. М., 1995, с. 194.
Судьба России в XXI веке
Петербургские политики и сегодня озабоченно следят за судьбой России, публикуют в этом блоге свои ссылки на интересные сообщения в Интернете, статьи, заметки, наблюдения, предложения, газетные вырезки.
Какое государство сложится в России в 21 веке: демократия, анархия, монархия, деспотия, олигархия или, может быть, гуманизм?
Блог придуман после выборов в декабре 2011 года, которые, по мнению наблюдателей, были сфальсифицированы.
Народ возмутился узурпацией власти и вышел на площади в Москве и Петербурге. Депутаты Ленсовета в декабре 2011 года сделали соответствующие заявления.
Судьба революционных реформ в книге
The Fate of Russia in XXI Century
What kind of state will become Russia in the 21st century: oligarchy, anarchy, despoteia, democracy, monarchy or, perhaps, humanism?
Petersburg politics convocation today closely follow the fate of Russia, put in this blog his Offers, observation, press clippings, Notes, links to interesting posts on the Internet, articles.
Blog launched after the election to representative bodies in December 2011, which, according to lost parties were rigged.
The people protested usurpation and went rallies. Deputies of in December 2011 made declarations.
The fate of the revolutionary reforms in the book
Окончание. Начало - Всемирная демократия
Леонид Поляков
Демократия в глобальном контексте
Леонид Владимирович Поляков - Зав.кафедрой общей политологии, Высшая школа экономики - Государственный университет, д.ф.н., профессор
Демократия как термин, обозначающий определенную политическую практику - способ организации власти, существует не менее двух с половиной тысячелетий. Сама эта практика (а также термин), получив начало в древнегреческих полисах и вместе с их закатом исчезнувшая, вернулась лишь в конце XVIII в. Североамериканские колонии Великобритании создали союзное государство, которому суждено было представить первый опыт народоправия в эпоху Модерна.
Глобальные парадоксы либеральной демократии
Сами американцы занимаются (уже полвека) решением одной непростой «задачки»: является ли «модернизация» - «вестернизацией» или нет?11И занимаются они этим (возможно даже неосознанно) потому, что такая постановка главной проблемы «текущего момента» позволяет уходить от вопроса гораздо более неприятного: является ли «глобализация» на самом деле - «американизацией»?
В последнее время и, особенно с учетом причин происхождения мирового финансового, а затем и общеэкономического кризиса, у многих складывается впечатление, что на этот вопрос следует отвечать положительно. Но оценка самого этого факта многими же оказывается скорее отрицательной. И вот почему.
Во-первых, американский проект глобальной демократической либерализации вызывает вопросы относительно, выражаясь булгаковским языком, его «степени свежести». Дело в том, что в культурно-политической и даже социально-экономической практике самих Соединенных Штатов собственно «либерализм» (не в смысле синонима идеологической позиции Демократической партии) с его упором на индивида и его неотчуждаемые права уже лет как тридцать вытеснен мультикультурализмом. Вовсе не отдельный человек в сегодняшних Штатах - субъект эффективной политической свободы, а, прежде всего и главным образом - та или иная социокультурная группа (этническая, расовая, религиозная, профессиональная, гендерная, сексуальная и пр.).
Возмущающая весь остальной мир (кроме самих США) «политическая корректность» - в реальности есть вопиющее посягательство на одну из фундаментальных американских свобод - свободу слова и прессы, провозглашенную в первой поправке к Конституции США. Но в интересах поддержания внутренней стабильности в общество внедряется и поддерживается идеология политически правильного языка, суть которого в том, чтобы даже словесно не дискриминировать инокультурные «меньшинства». Не дай Бог объявить кого-либо «отсталым», «неправильным», несоответствующим чьим-либо стандартам!
Парадокс же заключается в том, что США как нация не то, что не стесняясь, а, наоборот, proudly - предлагают остальному миру некие вечные и универсальные стандарты организации политики, экономики и жизни в целом, являющиеся, разумеется, всего лишь стандартами западной, либерально-демократической и в особенности - американской - цивилизации. И это поистине кричащее противоречие между внутренним американским постмодерновым мультикультурализмом и глобальным экспортом «либерализма» образца раннего Модерна становится все заметнее.
А от явной логической нестыковки и легитимность американских экспериментов с насаждением либеральной демократии хоть военной интервенцией (Афганистан, Ирак), хоть «революцией через выборы» (Сербия, Грузия, Украина, Киргизия) непозволительно для такого проекта низка. И продолжает падать - даже в самих США. Что неизбежно противопоставляет США всему остальному миру, условному «не-Западу».
Второй парадокс либерально-демократической нормализации по-американски возникает в результате упорного стремления США посредством своих «новоевропейских» сателлитов оформить итоги как бы выигранной «холодной войны» по модели 1945 г. То есть легально провести «декоммунизацию» так, как они проводили «денацификацию» разгромленной в реальной войне и оккупированной Германии.
Резолюции Европарламента и Парламентской Ассамблеи ОБСЕ 2008-2009 гг. относительно 23 августа как дня поминовения жертв «тоталитарных режимов», инициированные представителями Восточной Европы и Прибалтики и уравнивающие «нацизм» и «сталинизм» - самый свежий и самый наглядный образец этой стратегии. Но такая лобовая антикоммунистическая «нормализация» неизбежно наталкивается на сопротивление всех европейских «левых». И стимулирует актуализацию социал-демократического проекта как все более серьезного глобального конкурента «либеральной демократии».
Третий парадокс демократической нормализации по-американски возникает в случае России, но имеет несомненно глобальные последствия. Суть в том, что все дообамовские американские администрации рассматривали Россию как лузера «холодной войны». То есть как побежденного в прямом смысле слова. Но на самом деле реальность такова: «холодную войну» проиграл СССР, а не Россия. То есть можно сказать, что «победители» вроде бы есть, а «побежденных» - нет.
Из этого позиционирования неизбежно возникает неадекватность взаимоотношений. «Победители» хоть и не грубо, но постоянно намекали нам, что в соответствии с нашим статусом «побежденных» и, так сказать, «по итогам» мы должны себя вести так-то и так-то. Однако никто в России (даже, как ни странно, наши «коммунисты»!) себя «побежденным» чувствовать не спешил. И чем больше нас «приводили в чувство», тем меньше нам хотелось либеральной демократии по-американски. В конце концов, с «нормализаторами евразийского пространства» пришлось объясняться концептуально.
11 Возражая С.Хантингтону, считавшему «модернизацию» и «вестернизацию» совершенно разными явлениями, Фарид Закария пишет: «Запад доминировал так долго и распространился так далеко, что, в общем-то, непонятно, в чем же будет заключаться разница между модернизацией и вестернизацией». - См.: Фарид Закария. Постамериканский мир будущего. М., 2009, с. 95.
Консервативный постмодернизм «суверенной демократии».
То, что концепт «суверенная демократия» вошел в российский и глобальный политический обиход в 2005 году - вполне закономерно. С одной стороны, Россия за первый путинский президентский срок самостоятельно осуществила демократическую нормализацию. С другой - продолжение общения в формате «победители - побежденные», установленном американскими либеральными «нормализаторами», предполагало постоянное вменение нашей политической системе какой-нибудь «ненормальности». И, соответственно, такой иерархизации однополюсного глобального миропорядка, которая закрепляла бы за Россией статус нерадивого и заслуженно подвергаемого дисциплинарным мерам «ученика» в «школе глобальной демократии».Термин, предложенный Романо Проди в 2004 году для сущностной характеристики Европейского Союза, пригодился для обозначения нового формата как наших отношений с США (Западом в целом), так и альтернативного проекта глобализации. Естественно, что наполнился он и новым смыслом12. Непривычное сочетание в одном определении очевидно разноплоскостных понятий «демократия» и «суверенитет», отражающих, соответственно, способ внутреннего политического устройства и принцип устройства внешнеполитического, удивительно точно передает непривычность и новизну глобального контекста. Невозможное и бессмысленное в прошлом, до-глобальном мире, словосочетание «суверенная демократия» оказывается аутентичным способом репрезентации как самого феномена глобальности, так и его ключевого - концептуального противоречия.
А порождается оно самим либеральным проектом глобальной демократизации следующим образом. Коль скоро «атомом» глобальности в этом проекте признается «индивид» с его свободой, а высшей ценностью - «права человека», то сам процесс глобализации в конечном итоге должен привести к устранению всего того, что так или иначе ограничивает индивидуальную «свободу» и мешает полной реализации «прав». А такой помехой и ограничителем выступает, прежде всего, и в первую очередь - «народ», организованный в государство.
Именно на «нейтрализацию» национального государства как такового и ориентирован нынешний формат глобализации. А это значит, что его успешное осуществление сделает бессмысленным само понятие «демократия». Ибо о власти какого «народа» можно будет всерьез говорить в глобальном мире, состоящем из атомизированных индивидов? В таком «глобальном человейнике»13 или «обществе 20:80»14 исчезает всякое представление о «народе-суверене», и наступает эра господства «золотого миллиарда» - своего рода «избранных», но никем не «выбранных».
Именно на предотвращение «самоубийства» демократии в формате либеральной глобализации и нацелен консервативный по своей сути и постмодернистский по своей функции проект «суверенной демократии». В ситуации, когда США как воплощение постмодерна, пытаются отформатировать весь мир в парадигме раннего Модерна, Россия предлагает, так сказать, согласовать «предложение» и «спрос». Уж если сами американцы выбирают тотально толерантный мультикультурализм всеобщих равенств как способ внутреннего обустройства собственной «демократии», то почему же весь остальной мир (не-Западный, разумеется) должен, демократизируясь, принять модель однополюсной глобально-либеральной иерархии?!
Или, спрашивая напрямик: неужели разрушение Берлинской стены имело своей целью «всего лишь» установление глобального господства Wall Street?15
12 См.: Владислав Сурков. Национализация будущего. Параграфы PRO суверенную демократию.// Владислав Сурков. Тексты 97 - 07. М., 2008, сс.43-57. Дискуссию относительно термина и концепции см.: PRO суверенную демократию. Сборник./ Сост. Л.В.Поляков. М., 2007. О содержательной истории термина см.: Л.В.Поляков. «Суверенная демократия»: политический факт как теоретическая предметность.// Общественные науки и современность, 2007, №2.
13 Термин выдающегося русского философа А.А.Зиновьева.
14 Смысл термина и социал-демократическую критику проекта либеральной глобализации см.: Г.-П.Мартин, Х.Шуман. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию. М., 2001, с. 20 и далее.
15 Всем тем, кто рисует мир глобального будущего в виде господства американо-китайского кондоминиума Chimerica, т.е. союза Wall Street и Великой китайской стены, не стоит забывать и о стене Кремлевской.
Российская демократическая альтернатива.
Остроту противостояния между либеральным (американским) и двумя другими проектами глобальной демократизации не стоит ни преувеличивать, ни преуменьшать. С одной стороны - все за «демократию». Но с другой стороны, все как бы и за плюрализм «демократий», то есть иными словами - за суверенное право каждого народа иметь свои собственные институты народовластия. За одним, однако, исключением.Долгое время Запад смотрел (эта инерция не преодолена и сегодня) на Россию как на первичный и преимущественный «объект демократизации». Глобальное позиционирование нашей страны как носительницы «векового рабства», из которого неминуемо должен был произрасти «тоталитаризм» - самый популярный стереотип как западных mass media, так и научных работ. Зерно, брошенное Токвилем в позапрошлом веке, и «пророщенное» Ричардом Пайпсом16 в веке прошлом, дало в веке нынешнем закономерный плод.
Один из немногих экономистов - исследователей СССР и России Стивен Роузфельд ничего не стесняясь так прямо и написал: «В наших общих интересах видеть, как Россия избавляется от «структурной милитаризации» в пользу «оптимальной» стратегии безопасности и вводит «экономическую свободу» вместо системы авторитарного экономического суверенитета и привилегий, установленной Борисом Ельциным и рационализированной Владимиром Путиным. Эта книга создает аналитическое основание для такой инициативы, объясняя, почему Россия втянется в трясину в советском стиле, если структурно не демилитаризуется и не вестернизирует свою политическую экономию. Недостаточно дать совет совершенствоваться и Путину произнести: «Аминь!» Медведь должен быть генетически перекодирован (курсив мой - Л.П.».17
Понятно, что после даты 08.08.08 такие пожелания генетической перекодировки «Русского Медведя» на научно-аналитической основе получили дополнительный импульс. И это, безусловно, затрудняет нам продвижение той глобальной демократической альтернативы, которая содержится в концепции «суверенной демократии» и развивающей ее формуле президента Медведева - «всякая демократия абсолютно исторична и абсолютно национальна».
Но у этой альтернативы есть одна, безусловно привлекательная сторона, которая не может не действовать как пример, достойный подражания. Катастрофический (в геополитическом смысле) характер исчезновения СССР все еще не дает возможности разглядеть и по достоинству оценить то, что произошло за последние 20 лет в России. А дело в том, что наша страна дает самый новейший и самый уникальный опыт мирного демократического преобразования, осуществленный российским народом самостоятельно.
Да, обозревая историю последних двух столетий можно, как это сделал С.Хантингтон, вычислять некие «волны демократизации» и причислять нас к «третьей волне». Можно пытаться вписывать наш опыт в некую общую теорию «поставторитарного транзита». Но суть происшедшего в том, что Россия продемонстрировала возможность эндогенной демократизации без потери суверенности.
А это - такой опыт, который непременно окажется востребованным даже и в тех странах, которые сегодня движутся в русле извне управляемой демократизации.
Собственно в этом и состоит суть российской глобальной демократической альтернативы. Ее можно описать как свободный и справедливый миропорядок суверенных национальных государств. Это - своего рода «регулятивная идея», то есть - горизонт целенаправленных действий, а не идеал-утопия, реализация которого невозможна по определению. А если так, то необходимо выявление тех проблем, которые уже сегодня препятствуют продвижению человечества в избранном направлении.
16 «Между 1878 и 1881 гг. в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократическо-полицейского режима с тоталитарными обертонами, который пребывает в целости и сохранности до сего времени» - Ричард Пайпс. Россия при старом режиме. М., 1993 (книга впервые вышла в свет в 1974 г.).
17 См. Steven Rosefielde. Russia in the 21st Century. The Prodigal Superpower. Cambridge University Press, 2005, pp. xiii-xiv.
Глобальная демократия: проблемы без решений.
В замысле глобального демократического миропорядка имеется несколько затруднений, которые могут перерасти в трудноразрешимые проблемы при попытке этот миропорядок осуществить. Два из этих затруднений бросаются в глаза в первую очередь.Это - соотношение внутринациональных демократических процессов (с их неопределенностью в отношении того, какая часть политического спектра окажется правящей) и глобального демократического пространства, в котором каждый субъект репрезентирует свои (как предполагается - неизменные) «национальные интересы».
А так же вопрос о субъекте демократического суверенитета: является ли таковым всегда и во всех без исключения случаях национальное государство или же таким же суверенитетом обладает любое этническое сообщество, компактно проживающее на территории данного национального государства?
Первая проблема особенно остра и очевидна в странах, нарабатывающих демократический опыт на постсоветском пространстве. Феномен не суверенных или извне управляемых демократий (в откровенной и почти карикатурной форме представленный Грузией после 2003 и Украиной после 2004 гг.) может быть объяснен желанием «западных демократий» исключить «неприятные» сюрпризы, связанные с непредсказуемостью результатов действительно свободных парламентских и президентских выборов. Приход к власти пророссийских партий и политиков, либо партий радикально левых (коммунистических) рассматривался (и продолжает рассматриваться) как «недемократический» результат демократических процедур.
Ситуация с парламентскими выборами в Молдове 2009 г., которые сначала вызвали «кишиневский погром», а потом были проведены повторно - яркая иллюстрация тезиса. Даже совершенно прозападные и вполне демократически лояльные молдавские коммунисты все же не устраивали Запад в качестве правящей партии. В результате из-за отсутствия всего одного голоса (!!) при выборах президента парламентом коммунисты были вынуждены пойти на новые выборы и в итоге переместились в оппозицию.
Эта проблема - отнюдь не только и даже не столько результат «незрелости» постсоветских демократий. Да, конечно, демократия в Америке насчитывает два века, в Западной Европе - век, а стаж постсоветских демократий - меньше двух десятилетий. Но дело еще и в том, что в традиционных демократиях Запада существуют институциональные ограничения дестабилизирующей непредсказуемости результатов выборов.
Например, в США это уникальная двухпартийная система (американские же критики именуют ее «дуополией»), где сами партии представляют собой довольно свободные объединения политиков, которые при голосованиях в Конгрессе и в Сенате могут свободно распоряжаться своими голосами. И нередко встречаются ситуации, когда консервативная часть «демократов» голосует вместе с «республиканцами», а, напротив, либеральная часть GOP поддерживает законопроекты «демократов». Разумеется, у обеих партий есть свой довольно стойкий «ядерный электорат», но при этом колебания даже не очень значительной электоральной «периферии» могут отдать перевес той или иной партии на выборах. Именно этот своеобразный партийный механизм и обеспечивает при наличии выборной интриги в конечном счете - стабильность и предсказуемость государственного курса.
Приблизительно так же действует и партийная система в Великобритании при том, что партийная дисциплина там строга и практически исключает возможность свободного голосования. Однако тенденция последних 20 лет такова, что традиционные оппоненты Tory и Labour настолько сдвинулись к политическому центру, что замена одних другими никаких принципиальных изменений в государственных курс уже внести не сможет. New Labour Тони Блэра и Гордона Брауна - это партия «без комплексов», применяющая те меры, которые признаются целесообразными даже если они идеологически могут быть охарактеризованы как «консервативные» и «правые».
И даже в многопартийных политических системах континентальной Европы (Франция, Германия - например) выборы приводят к лишь к чередованию коалиций, которые реагируют на ситуацию прагматично, а не исключительно в соответствии с некими жесткими идеологическими принципами. А случай коалиционного правительства ХДС/ХСС и СДПГ в ФРГ в 2005-2009 гг. вообще показывает, что разделение на «правых» и «левых» - это скорее дань традиции, нежели политическая реальность, придающая выборам непредсказуемый характер.
Тенденция очевидна: глобальный контекст заставляет традиционные демократии сужать зоны электоральной непредсказуемости и снижать риски прихода к власти таких групп, которые могут посредством политической дестабилизации нанести ущерб национальной экономике. Экономическая конкурентоспособность на глобальных рынках оказывается более приоритетной по отношению к демократической «догме» о необходимости политической конкуренции внутри страны. Отсюда и тот тревожный - с точки зрения классических представлений о демократии - феномен «партийных картелей», который зафиксирован и изучен в последнее двадцатилетие в целом ряде западноевропейских стран.
Вторая проблема демократии в глобальном контексте - это неразрешимая коллизия двух «прав»: права государств на территориальную целостность и, следовательно, на ненарушимый суверенитет и, так называемого, «права наций на самоопределение». В основе коллизии лежит фундаментальная неопределенность относительного того «демоса», который обладает правом властвовать сам над собой. Транслированный в современный и постсовременный мир античный термин оказывается вызывающе нерелевантным.
«Демос» как большинство «бедных и свободных»18 еще имеет какой-то отголосок в идеологиях левых партий, выступающих за «народ» - в смысле «простой народ». Но никакая апелляция к «демосу» неуместна там, где те или иные компактные этнические либо территориальные (случай Приднестровской Молдавской Республики) меньшинства объявляют себя «суверенным народом» с правом выхода из состава того государства, в котором они находятся. Поэтому - как и в случае с «управляемыми демократиями» - здесь тоже возникают напряжения, имеющие глобальные последствия.
Они связаны с признанием суверенитета de facto территорий, не контролируемых тем или иным государством, в качестве суверенитета de jure. Ситуация с Косово, а затем с Южной Осетией и Абхазией наглядно иллюстрируют суть проблемы. Признание «демократическим» Западом суверенитета части сербской территории Косова и Метохия и отказ признать суверенитет югоосетин и абхазов свидетельствует о том, что дискурс «глобальной демократии» явно уступает в глобальной политике иным приоритетам. Что мир - как и во все прежние времена - поделен на «наших» и «не наших». И что глобализация демократии сама по себе отнюдь не избавляет мировую политику от «двойных стандартов» в признании «демократичности» государств и в наделении суверенитетом так называемых «непризнанных государств».
Помимо этих двух наиболее актуальных и наиболее острых проблем демократической глобализации нужно быть готовыми и к тому, что в «большую игру» вступают отчетливо не-Западные (при этом не обязательно анти-Западные) проекты народовластия. Например, политическая практика современного Китая, обозначенная американским футурологом Джоном Нэсбиттом как «вертикальная демократия» - в отличие от «горизонтальной», т.е. западной. Или иранский эксперимент в виде «исламской республики», то есть «Уммы» как сообщества единоверцев, организующих власть как сложную систему взаимного контроля, ограничений и фактически - «сдержек и противовесов».
Разумеется, возникает закономерный вопрос: не ведет ли включение инокультурных (не-Западных) политических практик в содержательное пространство термина «демократия» к такому его расширению, которое делает сам термин фактически бессодержательным? И отвечая на него, стоит вспомнить не такое уж давнее предостережение Эрнста Геллнера: «Итак, хотя «демократия» имеет отношение к проблемам современного общества, по настоящему важны те институты и тот конкретный социальный контекст, который вызывает ее к жизни. Вне этих институциональных условий смысл «демократии» остается неясным, а сама она недостижимой»19.
Из этого следует, что если мы удерживаем термин «демократия» для описания глобального миропорядка, то должны признать в качестве его условия глобальный мультикультурализм. Иными словами - не просто тотальную толерантность, а и глобальную политику как постоянное выявление и исправление структурных «угнетений и неравенств», как действие, продиктованное моральным долгом и нравственной потребностью возместить ущерб и восстановить в правах «униженных и оскорбленных» мира сего. Похоже, это будет уже совсем иной мир.
18 А именно так и только так понимался «демос» в античном мире.
19 Эрнест Геллнер. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. М., 1995, с. 194.
Судьба России в XXI веке
Философия блога.
Петербургские политики и сегодня озабоченно следят за судьбой России, публикуют в этом блоге свои ссылки на интересные сообщения в Интернете, статьи, заметки, наблюдения, предложения, газетные вырезки.
Какое государство сложится в России в 21 веке: демократия, анархия, монархия, деспотия, олигархия или, может быть, гуманизм?
Блог придуман после выборов в декабре 2011 года, которые, по мнению наблюдателей, были сфальсифицированы.
Народ возмутился узурпацией власти и вышел на площади в Москве и Петербурге. Депутаты Ленсовета в декабре 2011 года сделали соответствующие заявления.
На страницах этого блога вы найдете интересные статьи:
- Юрий Вдовин. Вызовы и приоритеты XXI века.
- Александр Сазанов. Седые политики встречают политическую весну-2012.
- Павел Цыпленков. «Да-да-нет-да» 20 лет спустя.
- Сергей Басов. Альтернативная избирательная философия.
- Сергей Егоров. Вырваться из плена советской мифологии!
- Лев Семашко. Гармония против революции.
Судьба революционных реформ в книге
«Колбасно-демократическая революция в России. 1989-1993»
The Fate of Russia in XXI Century
Information about this site.
What kind of state will become Russia in the 21st century: oligarchy, anarchy, despoteia, democracy, monarchy or, perhaps, humanism? Petersburg politics convocation today closely follow the fate of Russia, put in this blog his Offers, observation, press clippings, Notes, links to interesting posts on the Internet, articles.
Blog launched after the election to representative bodies in December 2011, which, according to lost parties were rigged.
The people protested usurpation and went rallies. Deputies of in December 2011 made declarations.
On the pages of this online journal - publication about the History, Finance, Economy, Culture, War, Politics:
- P.Tsyplenkov. The End of History of Soviet power.
- A.Sazanov. Grizzly politics meet the political spring 2012.
- Yu.Vdovin. Savagery - the latest twist in the history of Russia?.
- S.Egorov. A judicial reform: three main directions.
- L.Semashko. Si vis pacem, para bellum.
- S.Basov. The Constitution of a human.
Комментариев нет :
Отправить комментарий