Председатель Конституционного суда РФ Валерий Зорькин опубликовал в «Российской газете» объемную статью о вреде либеральных реформ в условиях опасной геополитической ситуации. Текст насыщен историческими аналогиями и апеллирует к «понятию массовых представлений о благе и справедливости». Контрреформы и репрессии представлены как вынужденная мера борьбы с социальным хаосом, вызванным необдуманной либерализацией. Можно ли рассматривать статью как предостережение оппозиционной общественности или возвращение традиций поздней советской газетной риторики, «Фонтанка» выяснила у экспертов.
Почитаем.
А это возможно лишь в том случае, если нормы законов, качество законоисполнения и вся государственная политика окажутся в согласии с представлениями широких масс о благом и справедливом.
И, добавлю, если на названные цели всерьез и по большому счету будут работать не только все ветви российской власти, но и решающая часть отечественного - на глазах вызревающего - гражданского общества.
Более 150 лет назад император Александр II начал первые в истории России системные и целостные модернизационные реформы государственной и общественной жизни. Те реформы, благодаря которым он получил в отечестве нашем почетное именование "Александр Освободитель".
Открыв этот - не побоюсь высокого слова - судьбоносный процесс в марте 1861 года Манифестом "О даровании крепостным прав состояния свободных сельских обывателей", император далее начал незамедлительно и настойчиво развивать другие направления реформ - военное, земское, судебное, образовательное и другие.
Эти реформы вызревали и исподволь готовились несколько десятилетий, причем в сложной борьбе очень разных социальных и политических сил. Начались они в тот момент, когда были осознаны почти всем обществом как насущная и неотложная необходимость.
Эти реформы - при всех их трудностях и дальнейших "контрреформистских" откатах назад - фундаментальным образом изменили социальное, государственное, политическое, экономическое, военное лицо России.
Нельзя не признать, что мы, сегодняшние, до сих пор в существенной мере пользуемся плодами этих реформ во всех сферах нашей жизни. В том числе в сфере правовой и судебной системы.
И потому я позволю себе сжато остановиться на предыстории, истории и уроках этих реформ.
Попытки судебного реформирования России, пути от которых вели к реформам Александра II, предпринимались задолго до этого.
Так, например, на фоне ввода в действие государственного акта "Учреждение о губерниях" 1775 года, которым в основном определялось судопроизводство к началу царствования Александра II, в 1785 году в России была утверждена "Грамота на права и выгоды городам Российской империи". Этот государственный акт вводил в большинстве городских центров империи самое передовое для той эпохи европейское Магдебургское право с соответствующими элементами судопроизводства.
В начале XIX века Михаил Сперанский по поручению Александра I подготовил фундаментальный документ государственной и правовой реформы - по сути дела, план модернизации государственного устройства и правовой системы, под названием "Введение к Уложению государственных законов". В плане Сперанского содержались и существенные элементы трансформации империи в направлении конституционной монархии, и проработанные идеи реформ правовой и судебной систем, позволяющие обеспечить принцип верховенства права над господствовавшим тогда полуфеодальным правовым произволом.
В частности, Сперанский считал необходимой выборность существенной части чиновников и законодательное установление их ответственности (включая ответственность министров перед законодательным органом). А также - при безусловной силе и приоритете императорской власти - повышение роли судебной власти и соблюдение принципа разделения властей.
Отметим, что представленный Сперанским в 1809 г. проект реформы сначала был благосклонно принят императором. Однако в 1812 г. Сперанский оказался в опале, его проект был положен под сукно. Почему - историки и правоведы спорят до сих пор. Одно из объяснений - якобы на фоне войн с Наполеоном никакое радикальное реформирование системы власти было неуместно.
Но наиболее правдоподобным представляется другое объяснение: Александр I согласился с главным доводом своих сановных советников о том, что ни массы народа, ни опорное дворянское сословие империи к подобным переменам не готовы. А значит, нет в стране того активного слоя, который может всерьез и заинтересованно проводить реформы. А значит, попытка их учредить сверху, волей императора, скорее всего, приведет к смуте.
При Николае I Сперанского вновь приблизили ко двору, император даже поручил ему продолжить работу по систематизации действующего российского законодательства. Однако реформаторским проектам Сперанского хода не дал. И, более того, в 1831 г. Николай I своим указом отменил Магдебургское право во всех городах империи, кроме Киева.
В 1844 г. свои предложения по реформе правовой и судебной систем представил императору один из самых влиятельных сановников, недавний министр внутренних дел граф Дмитрий Блудов. Но и к этим - гораздо более умеренным, чем у Сперанского - реформаторским предложениям Николай I отнесся скептически. Хотя дальнейшую работу Блудова над идеями судебной реформы не запретил.
Реальный и мощнейший толчок реформированию всех сфер государственной и общественной жизни России дало сокрушительное поражение страны в Крымской войне 1854-1855 годов. После которого почти вся влиятельная, в том числе подчеркнуто верноподданная часть российского общества осознала катастрофическую внутреннюю политическую и социальную слабость государства. И начала требовать от императора Александра II, взошедшего на трон после смерти Николая I, радикальных перемен.
Так, историк и публицист Михаил Погодин в обращении к царю писал: "Свобода! Вот слово, которое должно раздаться на высоте самодержавного русского престола! Простите наших политических преступников... Объявите твердое намерение освободить постепенно крестьян... Облегчите цензуру, под заглавием любезной для Европы свободы книгопечатания... Медлить нечего... Надо вдруг приниматься за все: за дороги, железные и каменные, за оружейные, пушечные и пороховые заводы, за медицинские факультеты и госпитали, за кадетские корпуса и училища мореплавания, за гимназии и университеты, за промыслы и торговлю, за крестьян, чиновников, дворян, духовенство, за воспитание высшего сословия, да и прочие не лучше, за взятки, роскошь, пенсии, аренды, за деньги, за финансы, за все, за все..."
Погодину вторил Константин Аксаков: "Правительство не может, при всей своей неограниченности, добиться правды и честности; без свободы общественного мнения это и невозможно. Все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать, и неизвестно, до чего дойдут. Всеобщее развращение или ослабление нравственных начал в обществе дошло до огромных размеров".
Одной из первых сфер, в которой начались перемены, стала система российского права. В 1858 г. Д. Блудов, главноуправляющий II отделением Собственной канцелярии императора, получил высочайшую поддержку своих идей судебной реформы. И в июле 1860 г. была реализована одна из его главных задумок: следствие было изъято из ведения полиции, и был учрежден особый институт судебных следователей, подчинявшихся палатам уголовного суда. А затем началось широкое профессиональное обсуждение других реформ права и суда: судоустройство, широкое право подсудимых на юридическую защиту и организация адвокатуры, совершенствование уголовного и гражданского процесса, критический пересмотр множества законодательных норм.
Далее идеи реформы были вынесены на рассмотрение Государственного совета, который предложил разработать и утвердить единую концепцию судебной реформы, а затем заново подписал Судебные уставы. В октябре 1861 г. Александр II согласился с этим мнением Госсовета и предписал Государственной канцелярии составить "общую записку обо всем, что может быть признано относящимся к главным, основным началам предположений для устройства судебной части в империи".
Для этой работы была создана большая группа специалистов и государственных деятелей, которые понимали необходимость реформы и всерьез рассчитывали на ее быструю реализацию. Фактическим "мотором" группы стал сенатор Сергей Зарудный - крупный юрист и знаток основных современных европейских судебно-правовых систем.
Весной 1862 г. император получил на рассмотрение "Соображения" этой группы, а затем Госсовет учредил специальную Комиссию для разработки новых судебных уставов. И уже к осени 1864 г. четыре основных устава - "Учреждения судебных мест", "Устав уголовного судопроизводства", "Устав гражданского судопроизводства", "Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями" - были утверждены Соединенными департаментами и Общим собранием Госсовета.
4 ноября 1864 года Александр II эти уставы подписал: "Рассмотрев сии проекты, мы находим, что они вполне соответствуют желанию Нашему утвердить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных Наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе Нашем то уважение к закону, без которого невозможно общественное благосостояние".
Описывая процесс подготовки судебной реформы столь подробно, я хочу показать, насколько насущной ее ощущал высший слой имперской власти. И насколько быстро, фактически за три года, немыслимо быстро для очень инерционной и неповоротливой бюрократической системы тогдашней империи, был создан правовой каркас новой системы российского судопроизводства. Причем системы, которая могла считаться вполне либеральной в сравнении с ведущими современными мировыми образцами. Не случайно многие исследователи называют эту реформу важнейшей российской "революцией сверху".
Новые Уставы предписывали:
- полное отделение судебной власти от административной;
- процессуальную независимость судей;
- единый суд для всех сословий (исключение - крестьянский суд по самым мелким делам);
- гласность судопроизводства;
- устный и состязательный характер судопроизводства;
- право сторон и подсудимых на защиту в суде, право на представление в суде корпорированным адвокатом;
- открытость для подсудимых всех доказательств, выдвигаемых против них.
То есть речь шла о вполне современных и глубоко демократических принципах ведения судопроизводства.
Но не менее важно здесь и другое. А именно, слова императора о "суде равном для всех подданных наших", о "возвышении судебной власти и ее самостоятельности", а также об "уважении к закону, без которого невозможно общественное благосостояние". И содержание принятых в 1864 г. судебных Уставов, и эта фраза, под которой, видимо, готов подписаться каждый нынешний правовед и каждый гражданин, убедительно показывают, какой рывок к современному правосознанию наметила Россия 150 лет назад.
Наметила, но, признаем, далеко не реализовала.
Император Александр Второй" (1818 - 1881). Репродукция Хромолитографии или литографии 1877 года. Государственный Исторический музей. Фото: Павел Балабанов/ РИА Новости www.ria.ru.
Во-первых, внедрение новых Уставов в российское судопроизводство заняло не запланированные четыре года, а более 25 лет.
Во-вторых, из "равенства перед судом" были изначально исключены все действия и распоряжения государственных должностных лиц, полиции, органов земского и городского самоуправления, не имеющие состава уголовного преступления. Они принципиально не могли быть обжалованы в судах и рассматривались только во внесудебных губернских комиссиях или департаментах сената. Ссылка и высылка граждан (на срок до 5 лет) считались административными мерами, а не наказаниями, и также оказались вне компетенции судов. Причем решения о ссылке или высылке принимались заочно, без объявления причин и возможностей защиты и обжалования.
В-третьих, в Уставы почти сразу после их принятия начали вносить подзаконные изменения. Так, в июле 1866 г. Комитет министров принял специальное "Положение" об укреплении власти губернаторов. По нему судьи оказались подчинены губернатору, а он получил право закрывать без объяснений любые собрания (обществ, клубов и т.д.), показавшиеся "вредными", и не утверждать в должности чиновника, показавшегося "неблагонадежным". А в 1871 г. Александр II своим указом вернул III (жандармскому) отделению производство дознаний по всем государственным преступлениям и право создания для расследований "чрезвычайных комиссий", а далее и "Особого совещания по выработке мер по борьбе с крамолой".
Все эти меры по ограничению или даже выхолащиванию либерального и демократического содержания судебной реформы были, по сути, симптомами глубокого процесса сначала как бы локальных, но со временем все более явных провалов и неудач общего курса реформирования.
Уже в середине - конце 70-х годов XIX века в России все громче заговорили об остановке или развороте реформ. Начали оспаривать двуединую формулу "охранительного либерализма", выдвинутую нашим крупнейшим правоведом Борисом Чичериным: "либеральные меры - сильная власть". Мол, именно либеральные меры подрывают силу власти и толкают народ к смуте. Мол, к такого рода реформам был не готов народ, чье правовое сознание было уничтожено "веками крепостного рабства" и "идиотизмом крестьянской жизни".
Сегодняшние историки и правоведы, рассматривая ту российскую эпоху, нередко склонны оценивать реформы Александра II в духе каких-либо теорий исторических циклов. Якобы реформы всегда сменяются контрреформами по причине экономической цикличности, как знаменитые хозяйственные "волны Кондратьева", или по причине "усталости от перемен", как у американского историка Артура Шлезингера-младшего, или из-за "смены поколений", как у Ортега-и-Гассета и других теоретиков.
А наш бывший соотечественник, а ныне американский профессор Александр Янов договорился до того, что Россия обречена на контрреформистские откаты по той причине, что она много веков назад приняла решение отказаться от "правильного" западного христианства в пользу "неправильного" православия. И потому, мол, православный народ, подчиняющийся догмам всевластной церкви, никогда не одолеет барьер правовой цивилизованности.
Мне уже не раз приходилось высказывать простой тезис: если реформы не удались, провалились, привели к неожиданным негативным последствиям, виноват не народ, а реформаторы. Никогда в истории никакому реформатору не был предложен для успеха реформ другой, более подходящий народ. И мы, отдавая дань уважения великой работе реформаторов, не имеем права уклониться от попытки понять их ошибки.
О том, что значительная часть реформ "царя-освободителя" действительно была неуспешна, спорить не приходится. И, значит, вопрос, почему это было так, по-прежнему требует ответа.
Наиболее провальной, по общему мнению специалистов, стала крестьянская реформа. Прежде всего она была очевидно половинчатой: формально даровала свободу, но не создала условия для того, чтобы крестьяне смогли этой свободой реально воспользоваться; освободила крестьян от власти помещиков, но усилила зависимость от общины (ведь земля не принадлежала крестьянину на правах собственности, ею распоряжалась община); дала личную свободу, но обесценила ее жесткой экономической зависимостью и т.д.
Но дело было не только в этом. Что-то такая реформа очень болезненно обрушила в российском обществе. Некрасов очень точно выразил эту мысль так: "Распалась цепь великая, распалась и ударила одним концом по барину, другим - по мужику". Какую "цепь великую" разрушила реформа? Она разрушила уже и без того заметно ослабевшую к этому времени связь между двумя основными социальными классами нации - дворянством и крестьянами. При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши".
Разорвав внутреннюю связь между элитой и массами, реформа окончательно закрепила за царем как носителем власти статус главного объекта народных чаяний, или, говоря современным языком, социальных ожиданий. Таким образом, основная линия социального напряжения - между властью и крестьянскими массами - лишилась важнейшего амортизатора в лице помещиков. И это стало одной из существенных причин роста "бунташных", а затем и организованных революционных процессов в России на исходе XIX и в начале ХХ вв.
Нельзя не сказать и о темпах реформ, которые были воистину беспрецедентными. Эти темпы предопределили не просто болезненный, а шоковый характер преобразований. Сама по себе болезненность для общества реформ такого рода не уникальна. По социально-культурному содержанию она очень близка к тем - крайне болезненным и кровавым - процессам перехода от феодализма к рыночному капитализму, через которые ранее проходила Европа. Но в Европе эти процессы все-таки были менее шоковыми, чем в России. Ведь европейская городская буржуазия, вышедшая в основном из крестьянских масс, еще в феодальную эпоху обеспечила себе и крестьянству определенные гарантии свободы от феодального произвола, а также возможности судебно-правовой защиты. И очень постепенно освобождалась от опеки общинного коллективизма, а также очень постепенно вырабатывала те моральные нормы и обычаи, которые облегчали переход к классической правовой и судебной системе типа Кодекса Наполеона.
В России ни таких предпосылок, ни такого времени для адаптации реформы Александра II не давали. И потому погружение широких масс в новую нормативность жизни было исключительно шоковым. И здесь тоже была заложена мина замедленного действия, потому что скорость изменений не соответствовала культурным ресурсам общества, необходимым для быстрой адаптации к новой реальности.
Реформа законодательно отменяла старую систему социальных норм в условиях, когда новая система норм еще не была не только овнутрена и принята, но даже еще не была вполне осознана.
Реформа одновременно упраздняла устоявшуюся, привычную систему горизонтальных и вертикальных социальных связей, то есть создавала мощную сетку отчуждения между массами и элитой, между массами и государством как творцом такой реформы, и в немалой степени между элитой и государством. То есть создавала достаточно массовое ощущение погружения в нормативный и социальный хаос.
В этом хаосе стихийно возникало многое. Возникали те ростки новых и эффективных хозяйственных укладов, научно-технологических достижений, культурных прорывов, которые воспользовались обретенной новой свободой и позже становились гордостью России. Но - одновременно и заодно - возникали те эксцессы малых и больших бунтов, которые размывали державные скрепы и угрожали существованию устойчивой государственности. И именно поэтому хаос начали подавлять контрреформистским откатом. В том числе откатом в продвижении "суда скорого, правого, милостивого и равного для всех".
Впоследствии другой великий реформатор, Петр Столыпин, направил главные усилия на разрушение общинного землевладения и создание класса крестьян-собственников. "Дайте государству двадцать лет покоя внутреннего и внешнего, - говорил он, - и вы не узнаете нынешней России". Но все дело в том, что этих двадцати лет у страны в запасе уже не было. Их не было во многом из-за ошибок предшествовавших реформ, которые подвели к тому, что напряжение между властью и обществом достигло такого предела, что великие потрясения уже невозможно было предотвратить. Но не менее важно и то, что реформаторы (и прежде всего сам П.Столыпин) недооценили значение для основной крестьянской массы той системы обязывающей взаимной общинной поддержки, которая позволяла - на основе представлений о коллективной общинной справедливости - выжить в голодные годы, после смерти кормильца или после пожара. И той устоявшейся в веках системы крестьянской общинной морали и личной нравственности, которая воспроизводила нормы этой коллективной взаимоподдержки. И создавала ощущение справедливости, разумеется, относительной справедливости, такого социального порядка.
Реформа Столыпина отнимала у крестьян эту общинную справедливость и предлагала взамен индивидуальную свободу, в которой почти никто из них не умел жить и которая лишала их общинных гарантий выживания. То есть реформа предоставляла то, что позже Эрих Фромм называл "невыносимой свободой". Невыносимой свободой от прежних норм, прежней морали, прежних представлений о справедливом и должном.
Если эти мои рассуждения в целом верны, то нельзя не попытаться приложить их к следующим двум "великим потрясениям" на пути исторического развития России. К октябрьской революции 1917 года и к декабрьской революции 1991 года.
Конечно, революция 1917 г. была беспрецедентным "взрывом" всей прежней социальной, государственной, экономической системы. И на первых порах сполна - и ужасающими средствами - пыталась реализовать свой лозунг сноса старого мира "до основанья".
Однако, действительно снося старое почти до основания, эта революция, во-первых, довольно быстро и решительно пресекла эксцессы революционного и послереволюционного бурления. А в ходе самой революции и особенно в послереволюционный период большевики в полной мере использовали в своих интересах издревле укорененный в широких российских массах общинный коллективизм.
Как бы не называли это те, для кого приоритетной ценностью является личная свобода - стадностью, круговой порукой или как-то еще, - нельзя не признать, что именно эта ставка на трансформированный, приспособленный к новой эпохе общинный коллективизм и адекватную ему жесткую моральную нормативность во многом обеспечила великие достижения советской эпохи.
Чем с этой точки зрения стала новая революция 1991-1993 годов?
Эта революция, к счастью, не привела к огромной крови новой гражданской войны. Но ее экономические, политические, социальные, правовые, культурные импульсы по своим масштабам и шоковому характеру были вполне сопоставимы и с 1861, и с 1917 годом.
И здесь я хочу обратить особое внимание на сходства и различия.
Различия, конечно же, прежде всего в том, что эпоха и широкие массы стали совсем другими. Общество российское уже было глубоко модернизировано. Люди при всех несправедливостях советской бюрократической системы и эксцессах "телефонного права" привыкли к своему равенству перед законом и достаточно высокой степени личной независимости.
Однако и сходства было немало, о чем социологические исследования говорят достаточно убедительно. Был налицо отчетливый и устойчивый коллективизм, дополненный общинно-государственным патернализмом. Была соответствующая соционормативная система, в рамках которой представления о справедливости отвергали любые типы социального и экономического неравенства, не связанные с личными трудовыми, интеллектуальными, культурными достижениями и заслугами.
В этих условиях предложенный обществу президентом Б. Ельциным и его правительством "рывок в капитализм за пять лет" оказался для широких российских масс шоком, вполне соразмерным шоку крестьян российской глубинки 150 лет назад.
Особенно шоковой стала попытка "разрушить до основанья" весь комплекс "советской" моральной нормативности и советских представлений о справедливом. В том числе жесткое и навязчивое разрушение нормативных основ коллективизма и попытки его заменить как новой нормой воинственным и эгоистичным индивидуализмом, не ограниченным никакими взаимными социальными обязательствами. В том числе массированная атака на свойственные народному большинству нравственные нормы как на "совковость". В том числе внезаконный (и ощущаемый как несправедливость) характер приватизации значительной части бывшей общенародной собственности.
Каков результат?
Как показывают социологические опросы и многие коллизии в наших судах, тот стиль и тип социальной, экономической, политической, культурной жизни, который принесла России эпоха после революции 1991 года, очень широкие массы наших граждан лишь терпят как данность. Но - внутренне не принимают как справедливый и должный.
Причем социология показывает, что наибольшая степень этого неприятия относится к тем законодательным новациям, которые атакуют морально-нравственную сферу социального бытия. Это отмечается прежде всего у людей религиозных, вне зависимости от конфессиональной принадлежности. Это в большей мере выражено у пожилого и среднего поколения. Но это в отличие от результатов социологических опросов десятилетней давности начинает отчетливо проявляться и у вполне атеистичной молодежи. Новая законодательная "толерантность" в семейных, гендерных, поведенческих, образовательных отношениях встречает растущий - и все более широкий - протест.
В связи с приведенными соображениями и историческими аналогиями хочу еще раз заявить тезис, который не раз высказывал. О том, что любые попытки "одним прыжком" преодолеть разрыв между законом (и правоприменением) и массовыми представлениями о благе и справедливости чреваты социальными стрессами, шоком, ростом всех видов отчуждения в обществе, а также между обществом и властью и в итоге социальным хаосом. Который, как правило, приходится гасить контрреформами и репрессиями.
Источник www.rg.ru
Итак, председатель Конституционного суда заключает, что любые попытки внедрить законодательство, не соответствующее «массовым представлениям о благе и справедливости», приводят к социальному хаосу. «Который, как правило, приходится гасить контрреформами и репрессиями», – пишет Зорькин.
По мнению экономиста Дмитрия Травина, рассуждения в стиле Зорькина не новы, и однозначно ведут к советскому прошлому кухонных обсуждений и стагнации.
«В этой статье есть много нового и правильного, но то, что ново, то неправильно, а то, что правильно, то не ново. Общество с трудом воспринимает быстрые изменения — это совершенно банальный элемент теории модернизации. В Европе не найти ни одной крупной страны, которая не прошла через серию эволюций и всяких неприятных националистических режимов, вызванных тем, что сначала были реформы, потом — откат, потом – реформы и вновь откат», – уверен эксперт. Он отмечает, что средний срок прохождения реформ для общества — 150-200 лет. Как говорит экономист, в отличие от представления председателя Конституционного суда, в реальной жизни не бывает идеальных реформ, на каждую из них находится доля недовольного населения. «Зорькин ничего не пишет о том, как же надо было сделать. Судя по его высказываниям, лучше оставить все, как есть. Нечто подобное было в 80-е годы», – вспоминает Травин. Он отмечает, что в 1988 году начали печатать деньги, однако консерваторы требовали оставить цены на рынке неизменными — так привычней советскому человеку, результатом стали пустые прилавки через три года.
«Весь потенциал реформ 90-х годов исчерпан, экономика остановилась. Известно, что по итогам этого года будет 0,5 % экономического роста (когда Путин приходил к власти, был рост в 10 %)». По мнению специалиста, если следовать заветам Зорькина и ничего не менять, то в ближайшие годы инфляция будет только расти, а люди будут привыкать к тому, что живется все хуже.
«Как показал опыт последних лет СССР, если уровень жизни не падает резко, а КГБ отслеживает несогласных, а у партийных вождей нет раскола, то общество может существовать очень долго, обсуждения — только на кухнях. Путин при этих трех «если» может править еще лет 15», – добавляет Травин.
«Валерий Зорькин – умный и образованный человек, но абсолютный конформист в отношении действующей власти, – считает популярный блогер Рустэм Адагамов. – И в этом интересном для прочтения материале он подводит к тому, что общество не готово, неспособно переварить либеральные реформы, и лучше «сидеть тихо». Как говорил Король в «Обыкновенном чуде»: «Когда при нем душили его родную жену любимую, он стоял возле и уговаривал: потерпи, может, обойдется». Но, с одной стороны, с Зорькиным я согласен, потому что я вижу, в каком состоянии находится общество. За 23 года, которые прошли с того времени, как у нас рухнул один режим и появился другой, у нас не появилось новых общественных отношений, нового социума. Как был совок, так и остался. Европа шла к своему состоянию социально-политической культуры лет пятьсот. И до сих про там есть какие-то проблемы. А мы никогда при демократии не жили: не было ее ни при Романовых, ни во время коммунистов, ни во время Путина. Люди не знают, что это такое и зачем это нужно».
Блогер подчеркивает, что русские, действительно, всегда жили общиной, в отличие от Европы, где доминанта личности и права человека — основной постулат. «У нас никогда не было сильного государства и люди выживали за счет коммунальности, самоорганизации, – говорит Адагамов. – Но мы видим, в каком состоянии общество сейчас, когда можно сказать: стабильности мы достигли, теперь будет война с соседом. И все говорят — о, хорошо. Абсолютная инфантильность: можно сказать – это хорошо, а это плохо, и общество ответит – да, папа. Давайте будем воевать с соседом – хорошо, давайте не будет импортной еды – еще лучше. С этой стороны Зорькин и прав: если это общество начать еще сильнее ломать, оно потеряется. Боюсь, что после Путина будет еще хуже, люди не будут иметь ориентира, куда двигаться. Вот этот патернализм российский, который был всегда — это ужасно». Блогер отмечает, что обилие отсылок к дореволюционному периоду в тексте может подтолкнуть к мысли, что при царе было лучше, значит, нам и нужен царь. Между тем провозглашение коллективизма как единственно правильной модели отбрасывает за борт тех, кто имеет другую точку зрения.
«Но людям, которые могут найти красивые аргументы в поддержку любой точки зрения, удобной властям, уже наплевать, что это может усиливать раскол общества, – говорит Адагамов. – Они взяли, откололи большой кусок от общества, сделали ставку на плебс, людей без образования, культуры и собственного мнения. И они с помощью пассивной и мрачной силы стремятся сохранить то, что есть, лишь бы никто не пытался этот статус-кво менять».
Писатель и журналист Дмитрий Быков рассказал «Фонтанке» о своих впечатлениях после прочтения статьи председателя Конституционного суда. «Очень смущает вот это консерваторское запуганное начало в речениях и текстах российского чиновничества, – говорит Быков. – Неужели им кажется, что какая-то стабильность есть, и кто-то порушит? Неужели все настолько плохо? Тогда надо или 84% срочно пересматривать, либо сказать, что именно обстоит настолько плохо, что нам не дают поиграться в демократию. Мне показалось, что в статье Зорькина есть интонация какого-то трепета. Никаких оснований так опасаться российского населения нет. Оно обычно свободой всегда распоряжалось в плюс, создавало шедевры и так далее. Не надо бояться человека без автомата».
Мнения собирали Венера Галеева, Ксения Клочкова, «Фонтанка.ру» Судьба России в XXI веке
Блог начат после выборов в декабре 2011 года, которые, по мнению проигравших партий, были сфальсифицированы.
Народ возмутился узурпацией власти и вышел на площади в Москве и Петербурге. Депутаты Петросовета в то время сделали соответствующие заявления.
Какая власть сложится в России в 21 веке: анархия, олигархия, монархия, деспотия, демократия или, может быть, гуманизм?
Петербургские политики и сегодня внимательно следят за судьбой России, помещают в этом блоге свои статьи, газетные вырезки, ссылки на интересные сообщения в Интернете, заметки, наблюдения, предложения.
Судьба революционных реформ в книге
The Fate of Russia in XXI Century
Petersburg politics convocation today preoccupied follow the fate of Russia, put in this blog his Offers, articles, press clippings, Notes, links to interesting posts on the Internet, observation.
What kind of state will become Russia in the 21st century: monarchy, anarchy, despoteia, oligarchy, democracy or, perhaps, clericalism?
Blog coined after the election in December 2011, which, according to observers were rigged.
The people protested so obvious fraud and went Square in Moscow and St. Petersburg. Deputies of in December 2011 made declarations.
The fate of the revolutionary reforms in the book
Почитаем.
Суд скорый, правый и равный для всех
Судебная реформа Александра II: уроки для правового развития России
Текст:
Валерий Зорькин
(председатель Конституционного суда России)
Глобальная ситуация, в которой мы сейчас находимся, становится все более опасной. События вокруг Украины показывают, что система международного права становится сферой все более вольных интерпретаций с позиции силы.
И это, как мне представляется, диктует нам острую необходимость форсированной модернизации очень многих сфер нашей жизни. Не хотел бы драматизировать, но боюсь, что вскоре форсированная модернизация потребует активной - и коллективной! - мобилизации сил и духа самых широких российских масс.А это возможно лишь в том случае, если нормы законов, качество законоисполнения и вся государственная политика окажутся в согласии с представлениями широких масс о благом и справедливом.
И, добавлю, если на названные цели всерьез и по большому счету будут работать не только все ветви российской власти, но и решающая часть отечественного - на глазах вызревающего - гражданского общества.
Более 150 лет назад император Александр II начал первые в истории России системные и целостные модернизационные реформы государственной и общественной жизни. Те реформы, благодаря которым он получил в отечестве нашем почетное именование "Александр Освободитель".
Открыв этот - не побоюсь высокого слова - судьбоносный процесс в марте 1861 года Манифестом "О даровании крепостным прав состояния свободных сельских обывателей", император далее начал незамедлительно и настойчиво развивать другие направления реформ - военное, земское, судебное, образовательное и другие.
Эти реформы вызревали и исподволь готовились несколько десятилетий, причем в сложной борьбе очень разных социальных и политических сил. Начались они в тот момент, когда были осознаны почти всем обществом как насущная и неотложная необходимость.
Эти реформы - при всех их трудностях и дальнейших "контрреформистских" откатах назад - фундаментальным образом изменили социальное, государственное, политическое, экономическое, военное лицо России.
Нельзя не признать, что мы, сегодняшние, до сих пор в существенной мере пользуемся плодами этих реформ во всех сферах нашей жизни. В том числе в сфере правовой и судебной системы.
И потому я позволю себе сжато остановиться на предыстории, истории и уроках этих реформ.
Попытки судебного реформирования России, пути от которых вели к реформам Александра II, предпринимались задолго до этого.
Так, например, на фоне ввода в действие государственного акта "Учреждение о губерниях" 1775 года, которым в основном определялось судопроизводство к началу царствования Александра II, в 1785 году в России была утверждена "Грамота на права и выгоды городам Российской империи". Этот государственный акт вводил в большинстве городских центров империи самое передовое для той эпохи европейское Магдебургское право с соответствующими элементами судопроизводства.
В начале XIX века Михаил Сперанский по поручению Александра I подготовил фундаментальный документ государственной и правовой реформы - по сути дела, план модернизации государственного устройства и правовой системы, под названием "Введение к Уложению государственных законов". В плане Сперанского содержались и существенные элементы трансформации империи в направлении конституционной монархии, и проработанные идеи реформ правовой и судебной систем, позволяющие обеспечить принцип верховенства права над господствовавшим тогда полуфеодальным правовым произволом.
В частности, Сперанский считал необходимой выборность существенной части чиновников и законодательное установление их ответственности (включая ответственность министров перед законодательным органом). А также - при безусловной силе и приоритете императорской власти - повышение роли судебной власти и соблюдение принципа разделения властей.
Отметим, что представленный Сперанским в 1809 г. проект реформы сначала был благосклонно принят императором. Однако в 1812 г. Сперанский оказался в опале, его проект был положен под сукно. Почему - историки и правоведы спорят до сих пор. Одно из объяснений - якобы на фоне войн с Наполеоном никакое радикальное реформирование системы власти было неуместно.
Но наиболее правдоподобным представляется другое объяснение: Александр I согласился с главным доводом своих сановных советников о том, что ни массы народа, ни опорное дворянское сословие империи к подобным переменам не готовы. А значит, нет в стране того активного слоя, который может всерьез и заинтересованно проводить реформы. А значит, попытка их учредить сверху, волей императора, скорее всего, приведет к смуте.
При Николае I Сперанского вновь приблизили ко двору, император даже поручил ему продолжить работу по систематизации действующего российского законодательства. Однако реформаторским проектам Сперанского хода не дал. И, более того, в 1831 г. Николай I своим указом отменил Магдебургское право во всех городах империи, кроме Киева.
В 1844 г. свои предложения по реформе правовой и судебной систем представил императору один из самых влиятельных сановников, недавний министр внутренних дел граф Дмитрий Блудов. Но и к этим - гораздо более умеренным, чем у Сперанского - реформаторским предложениям Николай I отнесся скептически. Хотя дальнейшую работу Блудова над идеями судебной реформы не запретил.
Реальный и мощнейший толчок реформированию всех сфер государственной и общественной жизни России дало сокрушительное поражение страны в Крымской войне 1854-1855 годов. После которого почти вся влиятельная, в том числе подчеркнуто верноподданная часть российского общества осознала катастрофическую внутреннюю политическую и социальную слабость государства. И начала требовать от императора Александра II, взошедшего на трон после смерти Николая I, радикальных перемен.
Так, историк и публицист Михаил Погодин в обращении к царю писал: "Свобода! Вот слово, которое должно раздаться на высоте самодержавного русского престола! Простите наших политических преступников... Объявите твердое намерение освободить постепенно крестьян... Облегчите цензуру, под заглавием любезной для Европы свободы книгопечатания... Медлить нечего... Надо вдруг приниматься за все: за дороги, железные и каменные, за оружейные, пушечные и пороховые заводы, за медицинские факультеты и госпитали, за кадетские корпуса и училища мореплавания, за гимназии и университеты, за промыслы и торговлю, за крестьян, чиновников, дворян, духовенство, за воспитание высшего сословия, да и прочие не лучше, за взятки, роскошь, пенсии, аренды, за деньги, за финансы, за все, за все..."
Погодину вторил Константин Аксаков: "Правительство не может, при всей своей неограниченности, добиться правды и честности; без свободы общественного мнения это и невозможно. Все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать, и неизвестно, до чего дойдут. Всеобщее развращение или ослабление нравственных начал в обществе дошло до огромных размеров".
Одной из первых сфер, в которой начались перемены, стала система российского права. В 1858 г. Д. Блудов, главноуправляющий II отделением Собственной канцелярии императора, получил высочайшую поддержку своих идей судебной реформы. И в июле 1860 г. была реализована одна из его главных задумок: следствие было изъято из ведения полиции, и был учрежден особый институт судебных следователей, подчинявшихся палатам уголовного суда. А затем началось широкое профессиональное обсуждение других реформ права и суда: судоустройство, широкое право подсудимых на юридическую защиту и организация адвокатуры, совершенствование уголовного и гражданского процесса, критический пересмотр множества законодательных норм.
Далее идеи реформы были вынесены на рассмотрение Государственного совета, который предложил разработать и утвердить единую концепцию судебной реформы, а затем заново подписал Судебные уставы. В октябре 1861 г. Александр II согласился с этим мнением Госсовета и предписал Государственной канцелярии составить "общую записку обо всем, что может быть признано относящимся к главным, основным началам предположений для устройства судебной части в империи".
Для этой работы была создана большая группа специалистов и государственных деятелей, которые понимали необходимость реформы и всерьез рассчитывали на ее быструю реализацию. Фактическим "мотором" группы стал сенатор Сергей Зарудный - крупный юрист и знаток основных современных европейских судебно-правовых систем.
Весной 1862 г. император получил на рассмотрение "Соображения" этой группы, а затем Госсовет учредил специальную Комиссию для разработки новых судебных уставов. И уже к осени 1864 г. четыре основных устава - "Учреждения судебных мест", "Устав уголовного судопроизводства", "Устав гражданского судопроизводства", "Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями" - были утверждены Соединенными департаментами и Общим собранием Госсовета.
4 ноября 1864 года Александр II эти уставы подписал: "Рассмотрев сии проекты, мы находим, что они вполне соответствуют желанию Нашему утвердить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных Наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе Нашем то уважение к закону, без которого невозможно общественное благосостояние".
Описывая процесс подготовки судебной реформы столь подробно, я хочу показать, насколько насущной ее ощущал высший слой имперской власти. И насколько быстро, фактически за три года, немыслимо быстро для очень инерционной и неповоротливой бюрократической системы тогдашней империи, был создан правовой каркас новой системы российского судопроизводства. Причем системы, которая могла считаться вполне либеральной в сравнении с ведущими современными мировыми образцами. Не случайно многие исследователи называют эту реформу важнейшей российской "революцией сверху".
Новые Уставы предписывали:
- полное отделение судебной власти от административной;
- процессуальную независимость судей;
- единый суд для всех сословий (исключение - крестьянский суд по самым мелким делам);
- гласность судопроизводства;
- устный и состязательный характер судопроизводства;
- право сторон и подсудимых на защиту в суде, право на представление в суде корпорированным адвокатом;
- открытость для подсудимых всех доказательств, выдвигаемых против них.
То есть речь шла о вполне современных и глубоко демократических принципах ведения судопроизводства.
Но не менее важно здесь и другое. А именно, слова императора о "суде равном для всех подданных наших", о "возвышении судебной власти и ее самостоятельности", а также об "уважении к закону, без которого невозможно общественное благосостояние". И содержание принятых в 1864 г. судебных Уставов, и эта фраза, под которой, видимо, готов подписаться каждый нынешний правовед и каждый гражданин, убедительно показывают, какой рывок к современному правосознанию наметила Россия 150 лет назад.
Наметила, но, признаем, далеко не реализовала.
Император Александр Второй" (1818 - 1881). Репродукция Хромолитографии или литографии 1877 года. Государственный Исторический музей. Фото: Павел Балабанов/ РИА Новости www.ria.ru.
Во-вторых, из "равенства перед судом" были изначально исключены все действия и распоряжения государственных должностных лиц, полиции, органов земского и городского самоуправления, не имеющие состава уголовного преступления. Они принципиально не могли быть обжалованы в судах и рассматривались только во внесудебных губернских комиссиях или департаментах сената. Ссылка и высылка граждан (на срок до 5 лет) считались административными мерами, а не наказаниями, и также оказались вне компетенции судов. Причем решения о ссылке или высылке принимались заочно, без объявления причин и возможностей защиты и обжалования.
В-третьих, в Уставы почти сразу после их принятия начали вносить подзаконные изменения. Так, в июле 1866 г. Комитет министров принял специальное "Положение" об укреплении власти губернаторов. По нему судьи оказались подчинены губернатору, а он получил право закрывать без объяснений любые собрания (обществ, клубов и т.д.), показавшиеся "вредными", и не утверждать в должности чиновника, показавшегося "неблагонадежным". А в 1871 г. Александр II своим указом вернул III (жандармскому) отделению производство дознаний по всем государственным преступлениям и право создания для расследований "чрезвычайных комиссий", а далее и "Особого совещания по выработке мер по борьбе с крамолой".
Все эти меры по ограничению или даже выхолащиванию либерального и демократического содержания судебной реформы были, по сути, симптомами глубокого процесса сначала как бы локальных, но со временем все более явных провалов и неудач общего курса реформирования.
Уже в середине - конце 70-х годов XIX века в России все громче заговорили об остановке или развороте реформ. Начали оспаривать двуединую формулу "охранительного либерализма", выдвинутую нашим крупнейшим правоведом Борисом Чичериным: "либеральные меры - сильная власть". Мол, именно либеральные меры подрывают силу власти и толкают народ к смуте. Мол, к такого рода реформам был не готов народ, чье правовое сознание было уничтожено "веками крепостного рабства" и "идиотизмом крестьянской жизни".
Сегодняшние историки и правоведы, рассматривая ту российскую эпоху, нередко склонны оценивать реформы Александра II в духе каких-либо теорий исторических циклов. Якобы реформы всегда сменяются контрреформами по причине экономической цикличности, как знаменитые хозяйственные "волны Кондратьева", или по причине "усталости от перемен", как у американского историка Артура Шлезингера-младшего, или из-за "смены поколений", как у Ортега-и-Гассета и других теоретиков.
А наш бывший соотечественник, а ныне американский профессор Александр Янов договорился до того, что Россия обречена на контрреформистские откаты по той причине, что она много веков назад приняла решение отказаться от "правильного" западного христианства в пользу "неправильного" православия. И потому, мол, православный народ, подчиняющийся догмам всевластной церкви, никогда не одолеет барьер правовой цивилизованности.
Мне уже не раз приходилось высказывать простой тезис: если реформы не удались, провалились, привели к неожиданным негативным последствиям, виноват не народ, а реформаторы. Никогда в истории никакому реформатору не был предложен для успеха реформ другой, более подходящий народ. И мы, отдавая дань уважения великой работе реформаторов, не имеем права уклониться от попытки понять их ошибки.
О том, что значительная часть реформ "царя-освободителя" действительно была неуспешна, спорить не приходится. И, значит, вопрос, почему это было так, по-прежнему требует ответа.
Наиболее провальной, по общему мнению специалистов, стала крестьянская реформа. Прежде всего она была очевидно половинчатой: формально даровала свободу, но не создала условия для того, чтобы крестьяне смогли этой свободой реально воспользоваться; освободила крестьян от власти помещиков, но усилила зависимость от общины (ведь земля не принадлежала крестьянину на правах собственности, ею распоряжалась община); дала личную свободу, но обесценила ее жесткой экономической зависимостью и т.д.
Но дело было не только в этом. Что-то такая реформа очень болезненно обрушила в российском обществе. Некрасов очень точно выразил эту мысль так: "Распалась цепь великая, распалась и ударила одним концом по барину, другим - по мужику". Какую "цепь великую" разрушила реформа? Она разрушила уже и без того заметно ослабевшую к этому времени связь между двумя основными социальными классами нации - дворянством и крестьянами. При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши".
Разорвав внутреннюю связь между элитой и массами, реформа окончательно закрепила за царем как носителем власти статус главного объекта народных чаяний, или, говоря современным языком, социальных ожиданий. Таким образом, основная линия социального напряжения - между властью и крестьянскими массами - лишилась важнейшего амортизатора в лице помещиков. И это стало одной из существенных причин роста "бунташных", а затем и организованных революционных процессов в России на исходе XIX и в начале ХХ вв.
Нельзя не сказать и о темпах реформ, которые были воистину беспрецедентными. Эти темпы предопределили не просто болезненный, а шоковый характер преобразований. Сама по себе болезненность для общества реформ такого рода не уникальна. По социально-культурному содержанию она очень близка к тем - крайне болезненным и кровавым - процессам перехода от феодализма к рыночному капитализму, через которые ранее проходила Европа. Но в Европе эти процессы все-таки были менее шоковыми, чем в России. Ведь европейская городская буржуазия, вышедшая в основном из крестьянских масс, еще в феодальную эпоху обеспечила себе и крестьянству определенные гарантии свободы от феодального произвола, а также возможности судебно-правовой защиты. И очень постепенно освобождалась от опеки общинного коллективизма, а также очень постепенно вырабатывала те моральные нормы и обычаи, которые облегчали переход к классической правовой и судебной системе типа Кодекса Наполеона.
В России ни таких предпосылок, ни такого времени для адаптации реформы Александра II не давали. И потому погружение широких масс в новую нормативность жизни было исключительно шоковым. И здесь тоже была заложена мина замедленного действия, потому что скорость изменений не соответствовала культурным ресурсам общества, необходимым для быстрой адаптации к новой реальности.
Реформа законодательно отменяла старую систему социальных норм в условиях, когда новая система норм еще не была не только овнутрена и принята, но даже еще не была вполне осознана.
Реформа одновременно упраздняла устоявшуюся, привычную систему горизонтальных и вертикальных социальных связей, то есть создавала мощную сетку отчуждения между массами и элитой, между массами и государством как творцом такой реформы, и в немалой степени между элитой и государством. То есть создавала достаточно массовое ощущение погружения в нормативный и социальный хаос.
В этом хаосе стихийно возникало многое. Возникали те ростки новых и эффективных хозяйственных укладов, научно-технологических достижений, культурных прорывов, которые воспользовались обретенной новой свободой и позже становились гордостью России. Но - одновременно и заодно - возникали те эксцессы малых и больших бунтов, которые размывали державные скрепы и угрожали существованию устойчивой государственности. И именно поэтому хаос начали подавлять контрреформистским откатом. В том числе откатом в продвижении "суда скорого, правого, милостивого и равного для всех".
Впоследствии другой великий реформатор, Петр Столыпин, направил главные усилия на разрушение общинного землевладения и создание класса крестьян-собственников. "Дайте государству двадцать лет покоя внутреннего и внешнего, - говорил он, - и вы не узнаете нынешней России". Но все дело в том, что этих двадцати лет у страны в запасе уже не было. Их не было во многом из-за ошибок предшествовавших реформ, которые подвели к тому, что напряжение между властью и обществом достигло такого предела, что великие потрясения уже невозможно было предотвратить. Но не менее важно и то, что реформаторы (и прежде всего сам П.Столыпин) недооценили значение для основной крестьянской массы той системы обязывающей взаимной общинной поддержки, которая позволяла - на основе представлений о коллективной общинной справедливости - выжить в голодные годы, после смерти кормильца или после пожара. И той устоявшейся в веках системы крестьянской общинной морали и личной нравственности, которая воспроизводила нормы этой коллективной взаимоподдержки. И создавала ощущение справедливости, разумеется, относительной справедливости, такого социального порядка.
Реформа Столыпина отнимала у крестьян эту общинную справедливость и предлагала взамен индивидуальную свободу, в которой почти никто из них не умел жить и которая лишала их общинных гарантий выживания. То есть реформа предоставляла то, что позже Эрих Фромм называл "невыносимой свободой". Невыносимой свободой от прежних норм, прежней морали, прежних представлений о справедливом и должном.
Если эти мои рассуждения в целом верны, то нельзя не попытаться приложить их к следующим двум "великим потрясениям" на пути исторического развития России. К октябрьской революции 1917 года и к декабрьской революции 1991 года.
Конечно, революция 1917 г. была беспрецедентным "взрывом" всей прежней социальной, государственной, экономической системы. И на первых порах сполна - и ужасающими средствами - пыталась реализовать свой лозунг сноса старого мира "до основанья".
Однако, действительно снося старое почти до основания, эта революция, во-первых, довольно быстро и решительно пресекла эксцессы революционного и послереволюционного бурления. А в ходе самой революции и особенно в послереволюционный период большевики в полной мере использовали в своих интересах издревле укорененный в широких российских массах общинный коллективизм.
Как бы не называли это те, для кого приоритетной ценностью является личная свобода - стадностью, круговой порукой или как-то еще, - нельзя не признать, что именно эта ставка на трансформированный, приспособленный к новой эпохе общинный коллективизм и адекватную ему жесткую моральную нормативность во многом обеспечила великие достижения советской эпохи.
Чем с этой точки зрения стала новая революция 1991-1993 годов?
Эта революция, к счастью, не привела к огромной крови новой гражданской войны. Но ее экономические, политические, социальные, правовые, культурные импульсы по своим масштабам и шоковому характеру были вполне сопоставимы и с 1861, и с 1917 годом.
И здесь я хочу обратить особое внимание на сходства и различия.
Различия, конечно же, прежде всего в том, что эпоха и широкие массы стали совсем другими. Общество российское уже было глубоко модернизировано. Люди при всех несправедливостях советской бюрократической системы и эксцессах "телефонного права" привыкли к своему равенству перед законом и достаточно высокой степени личной независимости.
Однако и сходства было немало, о чем социологические исследования говорят достаточно убедительно. Был налицо отчетливый и устойчивый коллективизм, дополненный общинно-государственным патернализмом. Была соответствующая соционормативная система, в рамках которой представления о справедливости отвергали любые типы социального и экономического неравенства, не связанные с личными трудовыми, интеллектуальными, культурными достижениями и заслугами.
В этих условиях предложенный обществу президентом Б. Ельциным и его правительством "рывок в капитализм за пять лет" оказался для широких российских масс шоком, вполне соразмерным шоку крестьян российской глубинки 150 лет назад.
Особенно шоковой стала попытка "разрушить до основанья" весь комплекс "советской" моральной нормативности и советских представлений о справедливом. В том числе жесткое и навязчивое разрушение нормативных основ коллективизма и попытки его заменить как новой нормой воинственным и эгоистичным индивидуализмом, не ограниченным никакими взаимными социальными обязательствами. В том числе массированная атака на свойственные народному большинству нравственные нормы как на "совковость". В том числе внезаконный (и ощущаемый как несправедливость) характер приватизации значительной части бывшей общенародной собственности.
Каков результат?
Как показывают социологические опросы и многие коллизии в наших судах, тот стиль и тип социальной, экономической, политической, культурной жизни, который принесла России эпоха после революции 1991 года, очень широкие массы наших граждан лишь терпят как данность. Но - внутренне не принимают как справедливый и должный.
Причем социология показывает, что наибольшая степень этого неприятия относится к тем законодательным новациям, которые атакуют морально-нравственную сферу социального бытия. Это отмечается прежде всего у людей религиозных, вне зависимости от конфессиональной принадлежности. Это в большей мере выражено у пожилого и среднего поколения. Но это в отличие от результатов социологических опросов десятилетней давности начинает отчетливо проявляться и у вполне атеистичной молодежи. Новая законодательная "толерантность" в семейных, гендерных, поведенческих, образовательных отношениях встречает растущий - и все более широкий - протест.
В связи с приведенными соображениями и историческими аналогиями хочу еще раз заявить тезис, который не раз высказывал. О том, что любые попытки "одним прыжком" преодолеть разрыв между законом (и правоприменением) и массовыми представлениями о благе и справедливости чреваты социальными стрессами, шоком, ростом всех видов отчуждения в обществе, а также между обществом и властью и в итоге социальным хаосом. Который, как правило, приходится гасить контрреформами и репрессиями.
Источник www.rg.ru
Итак, председатель Конституционного суда заключает, что любые попытки внедрить законодательство, не соответствующее «массовым представлениям о благе и справедливости», приводят к социальному хаосу. «Который, как правило, приходится гасить контрреформами и репрессиями», – пишет Зорькин.
По мнению экономиста Дмитрия Травина, рассуждения в стиле Зорькина не новы, и однозначно ведут к советскому прошлому кухонных обсуждений и стагнации.
«В этой статье есть много нового и правильного, но то, что ново, то неправильно, а то, что правильно, то не ново. Общество с трудом воспринимает быстрые изменения — это совершенно банальный элемент теории модернизации. В Европе не найти ни одной крупной страны, которая не прошла через серию эволюций и всяких неприятных националистических режимов, вызванных тем, что сначала были реформы, потом — откат, потом – реформы и вновь откат», – уверен эксперт. Он отмечает, что средний срок прохождения реформ для общества — 150-200 лет. Как говорит экономист, в отличие от представления председателя Конституционного суда, в реальной жизни не бывает идеальных реформ, на каждую из них находится доля недовольного населения. «Зорькин ничего не пишет о том, как же надо было сделать. Судя по его высказываниям, лучше оставить все, как есть. Нечто подобное было в 80-е годы», – вспоминает Травин. Он отмечает, что в 1988 году начали печатать деньги, однако консерваторы требовали оставить цены на рынке неизменными — так привычней советскому человеку, результатом стали пустые прилавки через три года.
«Весь потенциал реформ 90-х годов исчерпан, экономика остановилась. Известно, что по итогам этого года будет 0,5 % экономического роста (когда Путин приходил к власти, был рост в 10 %)». По мнению специалиста, если следовать заветам Зорькина и ничего не менять, то в ближайшие годы инфляция будет только расти, а люди будут привыкать к тому, что живется все хуже.
«Как показал опыт последних лет СССР, если уровень жизни не падает резко, а КГБ отслеживает несогласных, а у партийных вождей нет раскола, то общество может существовать очень долго, обсуждения — только на кухнях. Путин при этих трех «если» может править еще лет 15», – добавляет Травин.
«Валерий Зорькин – умный и образованный человек, но абсолютный конформист в отношении действующей власти, – считает популярный блогер Рустэм Адагамов. – И в этом интересном для прочтения материале он подводит к тому, что общество не готово, неспособно переварить либеральные реформы, и лучше «сидеть тихо». Как говорил Король в «Обыкновенном чуде»: «Когда при нем душили его родную жену любимую, он стоял возле и уговаривал: потерпи, может, обойдется». Но, с одной стороны, с Зорькиным я согласен, потому что я вижу, в каком состоянии находится общество. За 23 года, которые прошли с того времени, как у нас рухнул один режим и появился другой, у нас не появилось новых общественных отношений, нового социума. Как был совок, так и остался. Европа шла к своему состоянию социально-политической культуры лет пятьсот. И до сих про там есть какие-то проблемы. А мы никогда при демократии не жили: не было ее ни при Романовых, ни во время коммунистов, ни во время Путина. Люди не знают, что это такое и зачем это нужно».
Блогер подчеркивает, что русские, действительно, всегда жили общиной, в отличие от Европы, где доминанта личности и права человека — основной постулат. «У нас никогда не было сильного государства и люди выживали за счет коммунальности, самоорганизации, – говорит Адагамов. – Но мы видим, в каком состоянии общество сейчас, когда можно сказать: стабильности мы достигли, теперь будет война с соседом. И все говорят — о, хорошо. Абсолютная инфантильность: можно сказать – это хорошо, а это плохо, и общество ответит – да, папа. Давайте будем воевать с соседом – хорошо, давайте не будет импортной еды – еще лучше. С этой стороны Зорькин и прав: если это общество начать еще сильнее ломать, оно потеряется. Боюсь, что после Путина будет еще хуже, люди не будут иметь ориентира, куда двигаться. Вот этот патернализм российский, который был всегда — это ужасно». Блогер отмечает, что обилие отсылок к дореволюционному периоду в тексте может подтолкнуть к мысли, что при царе было лучше, значит, нам и нужен царь. Между тем провозглашение коллективизма как единственно правильной модели отбрасывает за борт тех, кто имеет другую точку зрения.
«Но людям, которые могут найти красивые аргументы в поддержку любой точки зрения, удобной властям, уже наплевать, что это может усиливать раскол общества, – говорит Адагамов. – Они взяли, откололи большой кусок от общества, сделали ставку на плебс, людей без образования, культуры и собственного мнения. И они с помощью пассивной и мрачной силы стремятся сохранить то, что есть, лишь бы никто не пытался этот статус-кво менять».
Писатель и журналист Дмитрий Быков рассказал «Фонтанке» о своих впечатлениях после прочтения статьи председателя Конституционного суда. «Очень смущает вот это консерваторское запуганное начало в речениях и текстах российского чиновничества, – говорит Быков. – Неужели им кажется, что какая-то стабильность есть, и кто-то порушит? Неужели все настолько плохо? Тогда надо или 84% срочно пересматривать, либо сказать, что именно обстоит настолько плохо, что нам не дают поиграться в демократию. Мне показалось, что в статье Зорькина есть интонация какого-то трепета. Никаких оснований так опасаться российского населения нет. Оно обычно свободой всегда распоряжалось в плюс, создавало шедевры и так далее. Не надо бояться человека без автомата».
Мнения собирали Венера Галеева, Ксения Клочкова, «Фонтанка.ру»
Судьба России в XXI веке
Философия блога.
Блог начат после выборов в декабре 2011 года, которые, по мнению проигравших партий, были сфальсифицированы.Народ возмутился узурпацией власти и вышел на площади в Москве и Петербурге. Депутаты Петросовета в то время сделали соответствующие заявления.
Какая власть сложится в России в 21 веке: анархия, олигархия, монархия, деспотия, демократия или, может быть, гуманизм?
Петербургские политики и сегодня внимательно следят за судьбой России, помещают в этом блоге свои статьи, газетные вырезки, ссылки на интересные сообщения в Интернете, заметки, наблюдения, предложения.
На страницах этого сетевого журнала вы найдете интересные статьи:
- Юрий Вдовин. Вызовы и приоритеты XXI века.
- Лев Семашко. Глобальный Союз Гармонии в очереди на нобелевскую премию.
- Александр Сазанов. Седые политики встречают политическую весну-2012.
- Сергей Басов. Альтернативная избирательная философия.
- Сергей Егоров. Вырваться из плена советской мифологии!
- Павел Цыпленков. «Да-да-нет-да» 20 лет спустя.
Судьба революционных реформ в книге
«Колбасно-демократическая революция в России. 1989-1993»
The Fate of Russia in XXI Century
History of the online journal.
Petersburg politics convocation today preoccupied follow the fate of Russia, put in this blog his Offers, articles, press clippings, Notes, links to interesting posts on the Internet, observation.What kind of state will become Russia in the 21st century: monarchy, anarchy, despoteia, oligarchy, democracy or, perhaps, clericalism?
Blog coined after the election in December 2011, which, according to observers were rigged.
The people protested so obvious fraud and went Square in Moscow and St. Petersburg. Deputies of in December 2011 made declarations.
On the pages of this online journal you will find interesting articles:
- Yu.Vdovin. Challenges and priorities of the XXI century.
- P.Tsyplenkov. Fatherland and Freedom. Acquired and lost.
- S.Basov. The humanism.
- A.Sazanov. Grizzly politics meet the political spring 2012.
- S.Egorov. Constitution for the Ivory Coast.
- L.Semashko. Si vis pacem, para bellum.
Комментариев нет :
Отправить комментарий