Тимофей Сергейцев
Закат Заката и восход Восхода
Феномен фундаментальной глупости русского дворянства, решившегося на мятеж, можно сравнить только со столь же фундаментальной глупостью советской интеллигенции, не пожелавшей стать правящим классом и сменить олигархизирующийся партийный аппарат.
Большинству населения планеты и нашей страны становится всё более очевидной невыполнимость обещаний наиболее влиятельных мировых политических сил относительно «прогрессивного будущего», «нового общества», которое якобы и было целью истории европейской цивилизации и теперь наконец-то «победило» в глобальном плане. Напротив, под угрозой оказалось главное завоевание второй половины XX века — локализация конфликтов главных субъектов европейской цивилизации на территории «малозначимых» третьих стран, продолжение глобальной войны за счёт «малоценных» для традиционного европейского расизма народов.
Такая трактовка кризиса — вовсе не новость для мыслителей XX века и даже второй половины XIX. Просто сегодня их выводы становятся понятны даже обывателю, так сказать, на микрорайонном уровне обстрела жилых кварталов тяжелой артиллерией и отсутствия самой элементарной, хотя бы конвенциональной правды, позволяющей поддерживать целостность общественной коммуникации в бытовой плоскости, не говоря уже о публичной. Мысль при достаточной огневой поддержке противника «овладевает массами», и в этом куда большая угроза всеобщей управляемой демократии и тоталитарной неолиберальной идеологии, чем десятки диктаторов — как выдуманных, так и реальных.
Есть ли выход из этой ситуации? Если есть, кто его найдёт? Если найдёт, кто им воспользуется? И кто пойдёт следом?
Философская рефлексия кризиса западноевропейской цивилизации и её отношение к текущему моменту
В какой момент родилось обещание рукотворного рая (или хотя бы «правильного», «приемлемого» порядка) на земле вместо естественно складывающегося общежития людей? И когда и как появились те, кто обещает, а соответственно и призывает приняться за его построение, оплатив этот процесс конкретными человеческими жертвами религиозных, межгосударственных, гражданских войн или «стихийных» социальных неурядиц на пути к «должному» общественному состоянию? И.Валитов угверждает (И. Валитов, Т.Сергсйцев «Запад и войны», zinoviev.info, 25.02.2015; И.Валитов, «Выйти из демократии», журнал «Однако», №3 (112), 2012): ещё в XIII веке во Флоренции «старшие дома» городской знати заняли позицию «по ту сторону» и государства, и общества, утвердив позицию внешнего, искусственно технического отношения как к тому, так и к другому. Говоря языком сегодняшнего дня, они хотели бы управлять и тем и другим и соотношением того и другого. Развёрнутый анализ формирования такой позиции, её олигархических характеристик, не связанных ни с каким промышленным капитализмом, а только и исключительно — с чисто финансовыми рычагами, можно найти также у Л.Ларуша (Ларуш Л., «Физическая экономика/Шиллеровский институт науки и культуры»; пер. с англ, и подгот, к изд. выполняли: Возница В.А. и др. — М.: Научная книга, 1997).История показала, что такая деятельность управления неустойчива, создаёт кризис в том смысле, как мы понимаем его в рамках настоящего рассуждения, и неизбежно однажды выходит наружу. Тогда потери, созданные финансовым управлением, должны сгореть в огне гражданской войны, государство должно быть разрушено беззаконием, а общество — безвластием и насилием, У всего этого есть публичное оправдание, формулируемое перестраивающейся управленческой верхушкой. Это оправдание становится основой революционного мышления, ведущего к войне.
Апология государства, противостоящая революционному мышлению, весьма обширна, но достаточно указать две её главные вехи, до и после Христа соответственно, чтобы составить представление о границах существования классического государства, за которыми начинается его кризис или, по крайней мере, развиваются механизмы и признаки кризиса, неспособность государства выполнить свои обещания. Первая веха — «Государство» Платона, вторая — «Левиафан» Гоббса. Платон изгонял поэтов и видел в этом главный залог государственной стабильности: править должно знание, а не фантазии. Государство Платона обещало, охраняло и создавало тем самым общее благо. Государство Гоббса должно было закончить и предотвратить войну всех против всех, которую олицетворяла для автора английская революция. Гоббс оставлял гражданам свободу исповедать любые взгляды во «внутреннем», «частном» пространстве, но в чисто римском духе требовал публично исполнять культ официальной религии, каковой на тот момент было уже порядком разложившееся до английской версии протестантизма — англиканства — западноевропейское посткатолическое христианство. Английская борьба против революционного мышления была продолжена Эдмундом Берком, мыслителем-практиком, влиятельным политиком уже XVIII века. Читающая публика знает об этом персонаже из популярного журнала «Огонёк» (№7 от 23.02.2015), где автор статьи о Берке Дмитрий Косырев связывает его с именами наших философов Н. Бердяева и А. Зиновьева как существенно антиреволюционных, консервативных мыслителей. Справедливо связывает — к этому мы ещё вернёмся. Главное, что, начиная с XVIII столетия и по сию пору, идеологи используют возникшую в Новое время науку для дальнейшего и полного уничтожения христианства, научно обосновывая идею власти и свсрхвласти, то есть над-государственной и надобщественной позиции, имеющей возможности использовать общемировой социум и владеющей спусковыми крючками революционного мышления и гражданских войн в общемировом масштабе. Вехой этого исторического перехода является фигура Карла Маркса. В этом его актуальность и сегодня,
Маркс как революционер: учреждение и обоснование инстанции социальной инженерии, альтернатива которой — самоопределение и персонализм
Маркс — фигура во многом парадоксальная. Немец, но по сути, по школе и мысли — английский мыслитель. Идеолог коммунизма, но аналитик капитализма. Автор самой продвинутой социологии капиталистического общества, адресованной «рабочему классу», но вооружившей, в конечном счёте, прежде всего, правящий класс — владельцев капитала. Маркс пользовался научным методом, но стал крупнейшим религиозным деятелем современности, окончательно учредив и сформулировав основные догматы религии без Бога. Характерно, что некоторые авторы (М. Кантор, «О сумме истории», The Prime Russian Magazine, № 5 (20), сент.-окт. 2013 г.) прямо равняют Маркса с Христом в их исторической роли и намерении «исправить» человечество.Впрочем, о Марксе как о лидере религии человекобожия очень доходчиво и ясно писал и русский философ С.Булгаков. В отличие от Христа Маркс не предлагал оставить кесарю кесарево, а как раз, напротив, призывал решительно и беспощадно с этим кесарем разобраться. Иными словами, Маркс провозгласил предстоящую историческую смерть государства, исходил из неё как из научно доказанного утверждения, считал, что историческая борьба развернётся вокруг новой социальной реальности власти, «освобождённой» от Платона и Гоббса,
Заметим, что классическое государство во многом — венец того, чего достигла европейская цивилизация в плане организации социального мира. Оно и венец достигнутой культуры — политической. В русскую мысль категорию «организации» вводит А. Богданов (и за это ему досталось от революционера В.Ульянова), категорию «социальной организации» — А. Зиновьев, категории «организации деятельности» и «организованности деятельности» — Г. Щедровицкий. Этот категориальный ряд, введённый русской философской мыслью, и уже существенно постмарксистский, позволяет рассматривать государство не как рамку социальной реальности (как его рассматривал Гегель и все классические гуманитарные дисциплины вообще), а как предмет. Здесь — путь к преодолению исторического кризиса государства, важной составляющей европейского кризиса вообще.
Государство как предмет может быть реорганизовано, развито и воспроизведено. Но у Маркса и всей марксистской волны мысли, включая либерально-демократическую, ещё нет этих категорий. Маркс — революционный мыслитель, он обосновывает продолжение и расширение революционного процесса, включение в него новых участников — широких масс населения (а не только заинтересованной буржуазии, как в предыдущих версиях революции). Государство просто должно погибнуть, накопившиеся проблемы — сгореть в огне, будущее описывается лишь самого общего вида утопией, которая объявляется реальностью, то есть с помощью религии.
Действительный вклад Маркса в революционное мышление состоит в том, что он подвёл нас к пониманию фундаментального обстоятельства: позиция «над обществом и над государством» лишь внешним образом связана с капиталом, не важно — финансовым, торговым или уже промышленным, включившим в себя научные знания о природе. Сам Маркс «этого» ещё не сформулировал — его «Капитал» просто нечто иное, нежели основа могущества старших домов Флоренции в XIII веке. Но постмарксистский взгляд различает «это» ясно в «Капитале» у Маркса.
Следующий этап развития принципа «над государством» и «над обществом» (то есть позиции «сверхвласти», как её называл постмарксист А. Зиновьев, или «оргтехнической, социотехнической» позиции, как её вводил Г. Щедровицкий) по отношению к финансовой олигархии допромышленной эпохи (см. её историческое перемещение по Европе через Венецию в Голландию и далее в Англию в прекрасном анализе Л. Ларуша) состоял не только и не столько в том, что научное знание «о природе» позволило создать промышленность как таковую, возникли новые возможности товарного оборота помимо торгового и финансового и тем самым возросли возможности олигархии. Новая позиция сверхвласти, социотехники утверждается на принципиально новом знании о социальной реальности, знании научного типа, предполагающем абсолютное господство субъекта над объектом, подчинение объекта законам, не зависящим от него самого (объекта), использует же знание этих законов субъект, поскольку объект ничего ни знать, ни использовать в принципе не может. Сам метод членения социального на субъект и объект, созданный наукой Нового времени и обоснованный идеологами Ренессанса, Просвещения и гуманизма как такового, ведёт к созданию совершенно новой, ужасающей власти, нечеловеческой, по сути, ради обоснования которой человек был объявлен Богом и освобождён от всяческой ответственности. Настоящего Бога для этого пришлось убить. Такой человек, правда, и сам перестаёт быть человеком. Так что Ницше прав, констатируя смерть Бога, но он не исполнил обязанности коронера до конца — смерть не была «естественной». Разоблачение «сверхвласти» («воли к власти» по Ницше) в её позиционном и эпистемическом устройстве на всех уровнях мышления, экспликация социотехнической позиции, её ограничение через обязательные принципы деобъективации и десубъективации социального и человеческого как такового, установление принципов самоопределения каждого как невмешательства в дела другого — неизбежный поиск выхода из западно-европейского кризиса, созданного окончательным распадом католической веры до религии без Бога, применением научного знания и метода мышления к реальности социального и человеческого, утилизацией возникающих при этом проблем в огне глобальной революции (войны).
Кризис науки как главный элемент западноевропейского кризиса: идеология натурализма и неограниченное распространение субъективизма
Античность, воспеваемая Ренессансом, науки как таковой не имела и не знала, хотя и создала некоторые исходные предпосылки для её появления. Дальше них дело, однако, не пошло и пойти не могло. Мир античного знания и мир собственно науки — два разных мира, как метко выразился А. Койре, это мир «приблизительности» и универсум прецизионности соответственно (одноименная работа). Греки знали то, что знали, и имели то, что имели. И только. Мы знаем о том, чего не видим, не слышим и чего вообще не чувствуем (и не можем), что нам непосредственно не дано, только через машину деятельности. Мы, учёные (мы все — учёные), знаем о том, чего не знаем, имеем то, чего ещё (или уже) не имеем. В этом суть науки. Для греков это было бы абсурдом. Сократ утверждал о знании только факта незнания, но не о содержательном знании самого незнания.Наука же исходит из существования идеального как реальности, то есть из бытия Бога. Доступность мира человеку исходя из его мира, создания, возможность мир «разобрать» и посмотреть, «кактам внутри», обоснована только откровением. Как последовательно доказывает О. Шпепглер в «Закате Европы», греки не приняли бы саму идею бесконечности, если бы её почему-то удалось для них сформулировать и представить, для них бесконечность скрыта ужасом космоса. Наука вырастает из познания бесконечного как из своего основного предмета. Введение в науку является сугубо теологическим введением, принадлежит отнюдь не деятелям Ренессанса или тем более Просвещения, а совершено ранее, в том числе таким автором как Николай Кузанский (см. его трактат «Об учёном незнании»). Вопрос о том, играет ли Бог в кости, оставался основополагающим и для Эйнштейна. Подчеркну ещё раз: дело не в личных «заблуждениях» учёных, «не помешавших» им открывать «объективную» истину, а в самой структуре истины, позволяющей себя открывать только определённым образом.
То, что Бога нет именно потому, что есть наука, — не более чем идеологический софизм. Он был развит идеологами Просвещения (которое само есть исключительно идеологический процесс) ради достижения вполне земных задач свержения власти монархов, поддерживаемой католической властью (католицизм в принципе есть употребление христианской веры для решения задач власти), ради исторической ликвидации классического государства Платона — Гоббса и учреждения на его месте социально-революционного хаоса. Впрочем, социотехничсская позиция и тогда (от английской революции до американской и французской), и сейчас (от 1968 года в Париже до «арабской весны» и Украины-2014) ещё не может владеть и управлять непосредственно хаосом. Социотехническая позиция, по меткому выражению Г.Щедровицкого, всегда имеет «паразитический» характер, ей нужен «организм-хозяин», который будет ею «болеть». Таким образом, вопреки последовательному революционизму и государство, и общество не сходят с арены истории, их приходится модернизировать и приспосабливать к перманентному кризисному существованию.
Требование ликвидировать частную собственность, выдвинутое Марксом, было методологически наивным, возможно, синтетическая природа современного Марксу капитала заслонила суть происходящего с властью. Владение, собственность — всего лишь производная власти в стереотипных ситуациях экономических взаимодействий. Можно сколько угодно устранять собственность, но власть воспроизведёт её как свой институт, машину стандартного применения через делегированную инстанцию властвующего собственника. Правовая теория собственности как господства над вещами всегда была нелепостью, ведь всё происходит между людьми, и это люди господствуют друг над другом, вещь собственности — это раб.
Власть, даваемая научным знанием о социальной реальности, может принадлежать только тому, кто способен обладать самим таким знанием во всей его деятельностной полноте, разумеется, а не только в виде непонятного теоретического шифра, да ещё с заведомо введёнными в него искажениями для «непосвящённых». То есть только тому, кто это знание может сам открыть, освоить и использовать. Речь не идёт, разумеется, о социологии как дисциплине. Её появление уже есть рефлексия, фиксация и оформление самого факта существования и функционирования такого социального знания — научного — в социуме. Разумеется, такая способность, деятельностная и историческая, не принадлежит исключительно олигархиям — от флорентийской до англосаксонской. Но они сделают всё, чтобы ограничить доступ к действительности такого знания, применяемые ими меры будут носить (и носят), мягко говоря, системный характер. В СССР была построена социотехническая позиция рафинированно научного, освобождённого от частного олигархического носителя типа. Капитал, разумеется, никуда не делся, но он был полностью огосударствлен (в чём СССР упрекали троцкисты — см. например, Т.Клифф «Госкапитализм в России»). Однако вместе с научно обоснованной позицией социотехники, свсрхвласти СССР получил и родовую травму социотехиики, основанной на науке, — светскую веру чсловекобожия, неустранимые семена предстоящего кризиса и революционного мышления, всегда опровергающего не столько сам порядок, сколько его религиозную охрану.
Откуда эта потребность в вере, если наука «всё может»? Почему Робеспьер успел прийти к пониманию необходимости Верховного Существа и его культа в историческое мгновение между тем, когда казнил он, и когда казнили уже его? За первую половину XIX века этот культ уже соорудили, а к концу XX века он приобрёл развитую форму двух сиамских близнецов — коммунизма и неолиберального демократизма, дерущихся за общую часть своего единого организма. Сугубая частичность, относительность и принципиальная опровергаемость научного знания стала общим местом в методологии и философии науки последней четверти XX века. Этот вывод сделан и на Западе, и у нас — исторически синхронно и независимо друг от друга.
Для социальной практики сверхвласти, пользующейся наукой, это практически приговор, во всяком случае, решающая дело улика. Всё в социальной реальности, что «не укладывается» в объект, а значит, неизбежно «лезет в субъект» в соответствии с научным методом, просто ликвидируется. Такова норма базовой научной практики — эксперимента. Учёный удаляет те элементы реальности, которые мешают реализовать его единичный объект в поле его господства «над природой», которая, тем самым, тоже должна стать неуниверсальной, единичной. В социальной реальности это означает массовые жертвы вследствие войн, революций, репрессий, геноцидов, лишения доступа к жизнеобеспечению, хаоса и разнообразного нестроения, разрушения защитных механизмов этики и морали. Оправдать это может только религия без Бога, где человек человеку — Бог. Один уничтожает, другой уничтожаем, все согласны, хотя уничтожаемые недовольны. Но согласны.
Неважно, кто аннигилируется конкретно, — враждебный класс и социальный элемент, расово неполноценные или просто многочисленные «неудачники» либерального экономического порядка, которых должны съесть наркотики, алкоголь, болезни (медицина, будучи платной, дорога и недоступна), снижение воспроизводственного демографического потенциала за счёт ликвидации биологических полов или просто голод в странах победнее. Поскольку сверхвласть чистого научного разума как такового в виде СССР устранена, а социотехническая позиция вернулась в частные
руки олигархии, может показаться, что теперь это будет сверхвласть «с человеческим лицом», что всячески пытается доказать неолиберальная идеология и её пропаганда. Но не стоит забывать, что научный элемент из этой позиции уже неустраним как основной и без него ничего функционировать не будет в принципе, взгляните хотя бы на глобальные политические технологии. Так что олигархическая благотворительность сегодня уже даже не лицемерие, а в первую очередь приём налогового планирования.
Здесь важно сделать ещё одно замечание о науке, её прошлом и, возможно, будущем, когда она таки будет освобождена от непосильного бремени обоснования социотехники, а значит, и от в корне извращающей сущность науки и навязанной ей идеологической функции — натурализма и сможет двинуться дальше по своему собственному пути.
Рубеж Сократа — Платона в европейской мысли создал своего рода развилку: мышление о человеке и социальном, и мышление о природе, которые начали развиваться как бы по своим особым законам. Универсальное мышление досократиков оказалось расщеплено. Ввиду бедности источников и кажущейся «простоты» досократических «концептов» современная мысль почти не обращает внимания на этот период, относясь к нему как к интеллектуальному «Парку Юрского периода». Хайдеггер, роль которого в анализе западного кризиса мы обсудим ниже, последовательно и убедительно развивает тезис, что без реконструкции содержания досократического мышления, его оснований у нас не будет ключа не только к разрешению кризиса, но для начала и к его, кризиса, пониманию. Выскажу в этой связи некоторые гипотезы.
Атомизм, понимаемый как буквальная аналогия наблюдаемых нами макроскопически, непосредственно («материальных», «натуральных») «частей», из которых «собираются» такие же непосредственно наблюдаемые «целые», — не единственный вариант атомизма. Сегодня из физики известно, что ничего подобного не существует, что ясно, однако, и из внутренних метафизических и логических проблем самой концепции (что такое границы неделимых частей, что есть их размер, поверхность, из чего они состоят и т.п.). Другая версия атомизма заключается в том, что реальность надо понимать как структуру, аналогичную знаковой. Например, слово ясным и понятным образом неделимо, хотя его можно разделить на буквы, но они по смыслу словами уже не будут. Если реальность есть текст, то ясно, почему вначале было Слово, и почему словом мы можем понять (открыть) реальность. Логика, которую такие аналитики кризиса европейского мышления, как X.Зигварт, начали обсуждать в контексте психологического обоснования, вообще, скорее всего, произошла из практики правового рассуждения, где формальная однозначность результата социально необходима.
Человеческое мышление имеет право на существование именно как человеческое и в качестве такового эффективно во всём спектре задач, решаемых человеком. Здесь не место развивать тему во всей её полноте, но для понимания кризиса важно нижеследующее.
Исходя из описанной выше развилки мышления, наука развивалась как наука о «природе», вычленив из реальности и фактически создав саму эту «природу». Мысль о человеке развивалась как то, что присуще самому человеку, руководит его существованием и меняет его. Различение субъекта и объекта к действительности человека и человеческого неприменимо. Скажем, вещь не есть для человека объект. В конечном счёте, оказалось, что бытие человека как человека в отличие от вещей, существование которых обеспечивает человек, обеспечивается только Богом. Вне этого фундаментального принципа нет никакой европейской цивилизации, нет всего, что она сделала.
Наука же вычленила «природу» из вещей как нечто, что существует без человека, вис и помимо него. Вещи обесчеловечились, строго говоря, перестав быть вещами. И наступил исторический момент, когда появилось методологическое и метафизическое обоснование научного взгляда на человека и человеческое, то есть и на вещи в их полноте существования при человеке, и на деятельность человека и его жизни как к «природе», созданной и обоснованной наукой. Идеология этого подхода и является натурализмом — общей основой всех конфликтующих идеологий современной (XX —XXI веков) свсрхвласти. Но кризис лишь обслуживается идеологией, рождается он западным практическим, историческим, политическим, мыслительным полаганием, его содержанием, которое может быть описано как метафизика научного субъекта и которое в общем виде известно как постулат Декарта «мыслю = существую».
Западный кризис в анализе западных постмарксистов: М.Хайдеггер, Ф.Ницше, О.Шпенглер, Г.Гессе
Разумеется, Декарт ни в чём «не виноват». Не мысль Декарта опрокинула западную культуру. Декарт лишь отрефлектировал и сформулировал главный «движок» Нового времени: как мыслят — и поэтому — как поступают все. Хайдеггер убедительно показал, что постулат Декарта, заключающийся в самоналагании самоочевидного самому себе субъекта схватывает всю совокупность западной культуры, включая не только «субъекта познания», но и классовую солидарность, и нации-государства (государства, подчинённые нациям), охватываемую Новым временем, включая сегодняшний день. Как то, что было всего лишь частью предложения, грамматической формой, «подлежащим» в переводе на русский язык, которое ограничено в сноси сущности «сказуемым» о нём — и не более того, материализовалось в источник универсальной воли, направленной на саму себя, как на власть, не ограниченную ничем, кроме текущих возможностей самовозрастания? Ответ на этот вопрос и будет историей Нового времени, которая пока не написана. Сделаны лишь первые шаги к её пониманию. Ницше выразил, а Хайдеггер, используя формулы Ницше, отрефлектировал европейский нигилизм, отрицающий как на теоретическом (неолиберальная демократия, коммунизм), так и на практическом (глобальная война, революция) уровне любую метафизику, любую онтологию (метафизику, ограниченную условиями применения, то есть уже и науку), превращающий всё в ценности, то есть предмет целиком субъективного распоряжения и представления, оценки и переоценки, использования, в конечном счёте, утилизации и уничтожения. Хотите убить Бога? Превратите Его в ценность. Собственно, это и было сделано. Ницше уже всё было ясно, Хайдеггер объяснил это всем остальным.Более многословное, поскольку сугубо эмпирическое, описание западного кризиса даёт О. Шпенглер в общеизвестном, но мало кем прочитанном из-за обилия материала, «Закате Европы». Хайдеггер был очень недоволен Шпенглсром из-за привязанности последнего к материалу (рабской, по мнению Хайдеггера) и утверждал, что Шпенглер не мыслит. В чём суть этого упрека? Для Хайдеггера принципиально было осмысление кризиса Запада, которое, если состоится, будет указывать и на выход из него, но крайней мере, принципиальный. Шпенглер же описывает безвыходную ситуацию, логичный и неизбежный конец Запада, лить имеющий протяжённость в неисторическом времени, указывая при этом, но не углубляясь, что русских всё это не касается. Загадкой (которую немцы не собирались разгадывать) Россия была и для Маркса. И неудивительно: выводы, которые уже Ленин сделал из Маркса, освободив идею власти, основанной на знании социальных и исторических законов от частных обстоятельств гражданско-правового конфликта буржуазии-нанимателя и пролетария-наёмника, привели к построению государства, выходящего по своим возможностям далеко за пределы, предусмотренные классическим представлением Платона — Гоббса. Собственно, Ленин был уже первым постмарксистом-политиком. Шпенглер в отличие от установки Ницше-Хайдеггера на системный анализ ситуации хотел убедиться в том, что выхода нет на уровне всей совокупности конкретных обстоятельств европейской культуры и её достижений, которые он взялся рассмотреть исторически. То есть подход Шпенглера не системный, а скорее комплексный. За это Шпенглера так не любит интеллигенция, особенно та, которая верит «в культуру», особенно в западную, вполне натуралистически и вульгарно-материалистически отождествляя её с наполнением музеев «культурным товаром», а центров городов - «историческими» зданиями. Иными словами, отождествляя культуру с ценностями.
Шпенглер же, говоря о «культуре», имел в виду устремлённость социума к чему-то за пределами, как писал сам автор, «зоологии», к которой он относил целиком «цивилизацию», то есть жизнь больших городов в её наилучшей устроенности. Под культурой Шпенглер понимал источник воли к жизни, стремление выразить своей жизнью нечто, содержательность жизни. Именно это утрачено — и закономерно — Западом, это и привело его к времени его гибели, доказывает Шпенглер. «Цивилизация» без «культуры» погибает, как тело без души. Наша интеллигенция зачитывалась «Игрой в бисер» Г.Гессе, произведением, близким к немецкой критической мысли, — отсюда вводимое Гессе понятие из философии истории «фельетонистическая эпоха», когда рассуждение балерины об атомной физике в газетах популярнее — и потому ценнее — рассуждения самих атомных физиков. Главный вопрос, который исследует Гессе, работая над романом в самый разгар Второй мировой войны (Шпенглер писал свой труд в разгар Первой), состоит в том, может ли культура жить, не развиваясь. И если да, то это придётся сделать принципом её существования, что приведёт к отделению мира культуры от мира цивилизации. Образ статичного, мёртвого мира культуры, Касталии, просто завораживал позднюю советскую интеллигенцию (когда стал доступен перевод «Игры в бисер» на русский язык, точнее, сначала на украинский). Возможно, так эти люди находили
обоснование своей культурной бездеятельности, справедливости выплаты зарплаты исключительно за чтение книжек. Гессе, однако, делает иной вывод из своего мысленного эксперимента: нет, не может так существовать культура, Касталия не имеет смысла.
Как бы ни раздражал Шпенглер Хайдеггера своей близорукостью, но последний признаёт, что Шпенглер своё дело знает и данные, а также их эмпирическое (научное!) обобщение точны и справедливы. Обратимся ещё к одному важному критическому выводу немецкого историософа, выводу, сделанному в самом начале его обзора западного кризиса. Вот его слова: «Схема «Древний мир — Средние века — Новое время» передана нам церковью и есть создание гностики, т.е. семитского, в особенности сиро-иудейского мирочувствования в эпоху Римской империи».
Далее: «Итак, к двум дополняющим друг друга понятиям, язычества и христианства, воспринятым во временной последовательности как исторические эпохи (что, по его мнению, неверное отождествление. — Прим, авт.), прибавлено некоторое завершающее третье, «Новое время», которое, со своей стороны, странным образом не допускает дальнейшего повторения того же приёма и, будучи подвергну го многократному «растяжению» после Крестовых походов, оказалось неспособным к дальнейшему удлинению».
И, наконец: «Но совершенно недопустима подобная манера трактовки всемирной истории, когда каждый предоставляет полную волю своему политическому, религиозному или социальному убеждению и придаёт трём фазам, к которым никто не смеет прикоснуться, направление, непосредственно приводящее к местонахождению самого автора».
Я считаю эту критику принципиальной для самого метода анализа кризиса, для самой возможности его понять. Но либеральная идеология и сё пропаганда основана именно на этой схеме. Более того, наша культурно-бездеятельная, остающаяся, по сути своей, советской, интеллигенция очень любит обязательно детализировать западную схему истории, вставляя между Средними веками и Новым временем непременный Ренессанс, а также акцентируя в Новом времени Просвещение и обязательно приговаривая, что у нас-то в России ни Ренессанса, ни Просвещения не было, — ergo в России всё ещё Средневековье со всеми гуманитарными последствиями. Разумеется, у нас всего этого возрожденческого великолепия не было, мы живём в культурном симбиозе с Западом, но сугубо в своей исторической последовательности других событий. Что никак не освобождает нас от ответственности за культуру и цивилизацию европейского, средиземноморского корня, к которым мы генетически принадлежим, но никак не в их западном варианте перерождения.
Западный мир (вошедший в кризис, по Шпенглеру, в тот момент, когда Наполеон принёс революционную войну в Европу, то есть с начала XIX века) вовсе не является миром древним или даже хотя бы христианским. Западный мир также существенно неантичный, никакого возврата к античности не было и не могло быть — после тотального восхождения веры в единого невидимого Бога, единожды приходившего в мир в качестве Человека. После этого нельзя снова сделаться честным язычником, по-
скольку для этого всё случившееся нужно полностью забыть, а не просто отвергнуть. Но и тогда старые боги сами собой не вернутся. Ибо сначала, как выражается Хайдеггср, должно захотеть вернуться сущее. Западный мир родился как постхристианский мир на развалинах католической веры в Христа, изнасилованной её использованием в качестве инструмента светской власти. Обрушение католицизма, выразившееся в Реформации как революции, предшествовавшей всякой «буржуазной» революции, сжигало самый первый «мировой» кризис сверхвласти, на которую собственно и претендовало католичество. Запад не отказался от католической церкви как инструмента власти, но употребил её в рамках классического государства, поручив ей «изгнание поэтов», официальный культ и, говоря современным языком, идеологический контроль. В самом «продвинутом» варианте протестантизма — в Англии — церковь просто стала государственной. Ренессанс был всего лишь идеологическим оформлением начавшегося разложения католицизма.
Заметим, что перенос католицизма в Новый Свет как попытка скомпенсировать Реформацию в Европе ничего не дал. Запад — это наука, приведённая к нуждам господствующего класса, и рождение самого этого класса по проекту декартовского самодостаточного субъекта. Запад — это начавшийся кризис классического государства под идеологическим прикрытием Просвещения, добивающим остатки католицизма (Христовой веры как инструмента власти) и готовящим почву для религии без Бога, для светской веры. Запад — это светская вера, прикрывающая глобальную революцию-войну, являющуюся выражением западного кризиса.
Русская культура и цивилизация в обмене и конкуренции с западным миром — современная ситуация и её исторические предпосылки
Когда рассуждают о том, что Россия младше Запада, то полностью игнорируют процессы рецепции и культурного переноса, в результате которых и рождаются новые культурные миры, а также и несущие их цивилизации. Запад, как и Россия, родился не «из древности», а в результате культурной и цивилизационпой рецепции. И не только от мёртвого уже Древнего Рима, но и от иудейства, от мира арабского, египетского и даже индийского. Важно, что этот процесс совершенно аналогичен рецепции веры, культуры и цивилизационных установлений Руси от Византии, а имперской государственности Руси — от империи Чингисхана. Важно, что Запад оформился никак не раньше того момента, когда католическая церковь полностью проявила свои интеграционные сверхпретензии на сверхвласть и сверхобщество, а западные государства начали искать способы освоить по праву контроля над любой властью религиозный инструмент власти. И началась тотальная война. Нет смысла спорить о точной дате (её и не может быть, когда мы имеем дело с полигенезом, т.е. не с одним, а с несколькими началами), по рубеж указанных явлений существует — война гвельфов и гибеллинов, сторонников папства против сторонников императора (Священной Римской империи). Это напряжённое противостояние характеризует молодой Запад. Заметим, что это также время флорентийской олигархии, с которой начинается социальная инженерия, а в рефлексии происходящего — время Данте, флорентийского изгнанника. На этом же рубеже начинается университетская рецепция права Древнего Рима как основы будущей унификации западных государств.В это же время главным нервом русского культурного и цивилизационного пространства является вопрос выживания в условиях монгольского нашествия. Степень раздробленности западных государств и русских (таковыми следует считать те же города) и там и там приблизительно одинакова. Однако на русскую землю пришла власть континентальной империи с Востока, был принесён универсальный закон большого пространства, Яса Чингисхана. Братская — в прямом смысле, между князьями-братьями — резня и междоусобица (смешно, вспоминая об этом, слушать причитания о якобы немыслимости «братской вражды» в контексте украинских событий) были абсолютно неконкурентоспособны по отношению к такому имперскому государству. Русские были внешним образом поставлены перед необходимостью создать нечто подобное. Русская православная церковь (РПЦ) ни в коей мере ни на какую власть не претендует — на то она и православная, она не стремится к прозелитизму, но она может помочь и князьям, и народу обрести веру в то, что они справятся с вызовом. Что и происходит. Иногда РПЦ берёт на себя даже действия, продиктованные политическими событиями, но не как организация и институт, а в лице конкретных вдохновителей (Сергей Радонежский — Куликовская битва, Ермоген — изгнание поляков из Москвы в 1612-м) В результате у русских образуется основа империи (Иван Грозный), тогда, когда у западных партнёров начинается Реформация, то есть антикатолическая революция. Бредовые идеи неолиберальной пропаганды, что к РПЦ надо применить «русскую Реформацию», не имеют под собой ни малейшего основания: в отличие от папской ереси РПЦ никогда не претендовала на мирскую власть и никогда к ней не стремилась, такого греха за ней нет. Не было никогда русской теократии, а западная была, и ещё какая. И потому была и инквизиция — на Западе. И хотя Пётр Великий впоследствии подчинил руководство РПЦ государству, но в её дела, и тем более догматику, русское государство никогда не вмешивалось, что и нашло своё выражение в принципе церковно-государственной симфонии. Самостоятельно утвердившись, русское государство и русский культурный мир развивались в процессе обмена и взаимных рецепций с миром западной культуры и цивилизации.
Русская рецепция западной культуры и цивилизационных устоев
Русский вклад в западный культурный мир и цивилизационный порядок хоть и общеизвестен, всё же нуждается в анализе и оценке на предмет потенциала дальнейшего взаимодействия. Взгляд на европейскую культуру как единый организм с неотъемлемым и равноправным русским элементом излагали такие «европейские космополиты», как Томас Манн и Илья Эрсибург. Но если мы думаем, что этот элемент таков, что он сам по себе способен преодолеть русофобию, то есть враждебность как цивилизационную, так и культурную, то, думаю, мы чересчур оптимистичны. Если понадобится, нас будут убивать под чтение Толстого и Чехова, под музыку Чайковского и Рахманинова, это вполне в западном вкусе. Русское наследие, равно как римское право, латынь и древнегреческий, в исходных носителях не нуждается. Важнее понять, чем мы — полезным и вредным — «заразились» от Запада, от чего избавляться и что сохранять, как со всем этим жить дальше.Рецепция пауки и технологии (как и лекал классического европейского государства) была осуществлена Петром Великим. Но революционную идеологию — на голландской и английской почве уже приобретшую развитые черты буржуазной, а в протестантском движении захватившей значительный регион Западной Европы (и Англию, но не Ирландию), — вот её Пётр привозить не пожелал. Понимал, что она разрушает государство, а ему его строить, и не какое-нибудь, а империю, начатую Иваном Грозным. И наука прекрасно развивалась у нас вне и без этой идеологии, в мирном, по западноевропейским меркам, соседстве с РПЦ. Первая рецепция революционной идеологии произошла в процессе победы над Наполеоном Бонапартом, при непосредственном участии английского идеолога Иеремии Бентама, связанного с Александром I через Сперанского (анализ этого влияния, а также влияния Бентама на Маркса можно найти у Л.Ларуша). Кроме того, русские дворяне и офицеры массово посетили весьма комфортный Париж. Феномен фундаментальной глупости русского дворянства, решившегося на мятеж, можно сравнить только со столь же фундаментальной глупостью советской интеллигенции, не пожелавшей стать правящим классом и сменить олигархизирующийся партийный аппарат. Зачем нашим помещикам были буржуазные «вольности», если они не собирались заниматься «делом», бизнесом, промышленностью и ничего в этом не смыслили? Они и государственной-то службой заниматься не хотели, заставив ещё Екатерину Великую освободить их от таковой обязанности, воспользовавшись не совсем стопроцентной «легитимностью» российской владычицы. Разумеется, это была пародия на революцию (1825 год), и мы воспринимаем её скорбно и серьёзно только благодаря привычкам, сформированным большевистской исторической пропагандой. Критерием разума тут выступает А.С.Пушкин, царю отнюдь не льстивший, но к «революции» не присоединившийся, как «следовало бы» поэту. Поэт был занят, правда, другим — формированием русского литературного языка, на котором впоследствии русская литература вторглась на Запад, принеся туда и философское содержание, западной литературе свойственное в гораздо меньшей степени. Упомянем, что русский балет, привитый от французского, стал образцом для европейского мира и школой, Чайковский поставил русскую оперу на одну ступень с итальянской и немецкой, русская академическая живопись создала полноценный русский зал живописи европейской. Идеологические недоброжелатели и шепчут, и орут — в зависимости от особенностей коммуникации — «это всё позже, позже, позже, после них!» И что с того?! Не будем спорить. Как говорил мой тренер по горным лыжам в конце тренировки: The last, one — the best, one,
«Последний раз — лучший раз». Только идиот стесняется учиться. Сделать что-то после кого-то — всегда практическая возможность в чём-то этого кого-то превзойти. Что мы не раз делали. Как, впрочем, многое делали и первыми.
Последним актом русской рецепции западной культуры и цивилизации стало фундаментальное заимствование марксизма и общезападпоевропейской тяги к социализму как матрицы, несущей в себе в свёрнутом состоянии, концентрированно, в виде программ ускоренного проживания всей западноевропейской истории — теперь уже и Реформации-Просвещения-Революции, вместе с инквизицией, религиозной войной и светской религией на финише. То у нас ничего этого не было, то пришло всё и сразу. И теперь есть, но совершенно иным способом исторического бытия, нежели на Западе. Нам не нужно возиться с этим как с традицией, и мы можем это преодолеть.
Русский социальный проект, русская трагедия, русский постмарксизм, русская философия
В течение всего XX века западная философская пропаганда утверждала, что в результате победы большевиков Россия выпала из истории. И теперь она должна якобы в эту историю вернуться, но очень многие народы Россию обогнали и потому она обречена догонять их сотни лет, что ставит под сомнение вообще осмысленность существования России как целого. Мы, дескать, и в XIX веке страшно отставали, а тут ещё и почти сто лет шли не туда.Это утверждение не просто неверно — дело обстоит в точности наоборот. Россия в XX веке не просто оставалась участницей мировых исторических процессов. Россия в XX веке стала эпицентром и основным плацдармом глобального исторического процесса. Поскольку именно в России история впервые стала объектом искусственного технического, социоинженерного отношения. Именно в России был реализован проект по установлению глобальной социотехнической позиции с рафинированным научным основанием, проект, свободный от «случайного» обоснования и захвата частным капиталом. И поэтому именно благодаря России исторический процесс окончательно стал глобальным, универсальным, единым, тотальным (всеобщим). Именно Россия в двадцатом столетии собрала в себе все основные тенденции европейской цивилизации Нового времени, весь уже разразившийся кризис Запада. Но при этом Россия оставалась самой собой. Запад оказался внутри России. Но Россия не стала тождественна Западу.
Фактически эта роль России в мировом историческом процессе выразилась
- в двух мировых войнах, эпицентр которых оказался опять-таки в России. В ходе этих войн рухнул классический империализм как конкуренция классических государств и достиг своего максимума кризис государства как цивилизационного института;
- в мгновенном переходе от буржуазной революции — прямого продолжения общеевропейского революционного процесса — к социалистической контрреволюции и учреждению социалистической практики как основного мирового тренда в попытке системного воспроизводства и развития государства в условиях кризиса; в стремительном свержении веры в Бога светской верой человекобожия, сопровождаемом религиозной войной. Именно мы знаем последствия как утверждения власти светской религии, так и её крушения. Эти уроки ещё только предстоит выучить тем народам, которые сегодня поклоняются идолам всеобщей управляемой демократии;
- в остановке и разгроме самого масштабного расистского проекта, когда-либо запускавшегося британским (англосаксонским) расизмом, а именно — германского нацизма;
- в утверждении доктрины о власти научного мышления как единого целого. «Низ» социальной структуры был трансформирован промышленной экономикой, которая родилась из фундаментальных научных открытий о природе — это происходило особенно интенсивно, в форме промышленной революции, в XIX и XX веках. «Верх» же социальной структуры был окончательно трансформирован научным мышлением именно в XX веке, вместе с появлением рабочих научных представлений о социуме, открывших возможности социальной инженерии и давших в руки сверхвласти инструмент влияния, воздействия и управления, значительно превосходящий по мощности классические модели государства. Это произошло именно у нас, в России.
Ещё раз хочу подчеркнуть: в век глобальной войны Россия выступает как протагонист этого процесса. Россия — не территория какого-то там «эксперимента», а главная организационная точка мирового процесса, его эпицентр. В этом заключается окончательный ответ па вопрос о так называемой русской идее, которую мы якобы утратили и теперь должны разыскивать днём с огнём на манер Диогена. Вместо воображаемой «идеи» мы имеем реальную судьбу с продолжением.
Дело в том, что ни один из запущенных в XX веке современных процессов — мировая война, падение государства как основы цивилизации и культуры, социалистическая контрреволюция и реорганизация, развитие и воспроизводство государства, утверждение светской религии, расистское идеологическое обоснование мировой сверхвласти и оформление доктрины о власти научного мышления — пи один из этих процессов не завершён, пройдены лишь первые кризисные стадии.
Мировая война из «горячей» войны империй трансформировалась в «холодную» войну сверхвласти на уничтожение конкретных государств, цивилизаций и целых народов.
Государство не просто превращается в инструмент сверхобщества и сверхвласти. Уже не в теории, а на практике ставится вопрос о его полном исчезновении. Тем самым завершается, по ещё не завершён главный социальный процесс Нового времени.
Продолжается восхождение сверхвласти, основанной на научном знании о социальных процессах. История Нового времени, пройдя от промышленной революции, основанной на науках о «природе», к социальной революции, основанной на науках о «человеке как природе», переходит теперь от региональных революций к глобальной революции-войне.
Продолжается восхождение светской веры и религиозная война за утопии. Мечта о коммунизме, который должны были построить к 1980 году, сменяется мечтой об утопии всеобщей, тотальной демократии, принадлежащей к тому же родовому корню натурализма и субъективизма, что и коммунизм.
Продолжается кризис научного мышления, которое само по себе не может обеспечить практического подхода к миру, к его целостности. Наука порождает лишь атомизированные представления о многочисленных предметах, механически объединённых в так называемую «научную картину мира». Именно из вариантов так называемого «научного мировоззрения» рождаются идеологии, утопии, светская вера, призванные компенсировать практическую несостоятельность науки в отношении мировой целостности и человека. В то же время сверхвласть, претензии на которую обслуживает научный подход, стремится именно к мировому господству.
Параллельно, со второй половины XX века, начинается торможение научного откровения, сокращение числа фундаментальных открытий. Рождается постиндустриальный миф, призванный объяснить и компенсировать торможение индустриальной революции хозяйства. Рождается гигантское несоответствие между экономикой как всей совокупностью монетизированных общественных отношений и собственно хозяйственной деятельностью. Деньги из инструмента управления хозяйством становятся одним из инструментов управления обществом, что порождает гигантские проблемы как в хозяйстве, так и в обществе.
Оформляется сверхвласть, основанная на социальном управлении людьми, идущая вне государства и помимо него. Субъект этой сверхвласти реализуется как сверхобщество. Для этого люди должны быть деиндивидуализированы и лишены собственного сознания и поведения; за регулирование последних отвечают большие обобществлённые системы деятельности (мыследеятельности). В частности, это означает, что вся предшествующая историческая работа классического государства по индивидуализации человека вплоть до появления личности (индивидуального мышления) должна быть отвергнута, а её результаты уничтожены. Всеобщая демократия формально передаёт право участия во власти каждому — при условии, что каждый отдаст ей во власть своё сознание. Как любил говорить в своё время В.Сурков, «слово силы сменяется силой слова».
Мы остаёмся в эпицентре, на пересечении всех этих процессов. Русская судьба — быть носителем универсальной истории — полностью снимает необходимость каких-либо умствований на тему «кто мы, откуда и куда идём». Речь идёт о выживании при неумолимом ходе этих процессов.
Вследствие такого положения России в эпицентре истории оказалась и русская мысль. Перед глазами русских мыслителей уже после победы в горячей фазе мировой войны оказалась историческая реализация марксизма; стала как необходимой, так и возможной рефлексия по поводу результатов этой реализации. Русский постмарксизм развивался как постнаучный анализ организованного и искусственно направляемого исторического процесса. Работа шла на актуальном материале. Германия здесь оказалась спарринг-партнёром России. Поэтому за русско-немецкой школой мысли в условиях заката англосаксонской философской мысли оказалось будущее мировой философии.
Первым шагом новой русской философии (можно считать её третьей русской философией после православной и собственно марксистской) стал анализ метода Маркса как способ преодоления самой марксистской абстракции. Метод восхождения от абстрактного к конкретному был открыт (на материале Маркса), а потом и реализован Зиновьевым в собственных логико-социологических исследованиях. Метод этот вёл от политэкономии марксизма к эмпирической (логической) социологии сверхвласти и сверхобщества как конструированию из любых доступных действительностей гуманитарного знания, а не только политической и экономической действительности.
Метод Зиновьева заключался в конструировании системы сложного знания об органическом целом. Важным его моментом стало преодоление диалектики как логической утопии и рассмотрение противоречия как сложной логической ситуации, требующей развития системы конкретного знания.
Маркс абстрагировал общество (и политику как жизнь общества) в экономической действительности. Экономика как первая абстракция представлялась верным первым шагом, поскольку промышленная революция, современная Марксу, действительно на какое-то время оформила и «вывернула через себя» весь исторический процесс. Однако экономическая абстракция общества (политики, истории) сама по себе не могла и не может выявить ведущей роли научного мышления в истории Нового времени, хотя и постоянно твердит о ней. Роль науки у Маркса заслонена капиталом. Экономическое как абстрагированное представление отказывает в собственной сущности самому явлению власти, в то время как именно власть является глубинным общественным отношением. Отсутствие сущностного представления о власти (а значит, и о социуме) в учении Маркса не позволяет понять современный капитализм в условиях кризиса промышленной экономики (который идеологи называют постиндустриальным обществом), кризиса научного мышления. Власть у Маркса — всего лишь функция классовой борьбы. Классы растут из промышленного базиса, но вот почему один правит, а другой подчиняется?
Этого нельзя понять, не понимая роли субъекта научного мышления, о которой мы говорили выше. Без преодоления научного мышления (а без этого нельзя преодолеть претензию научного мышления на всеобщность) нельзя преодолеть, кризис.
Русская философия после войны занималась непосредственно этой задачей. Оставим пока в стороне первую русскую философию, которая, на мой взгляд, в начале XX века начала важнейшую работу, отрефлексировав идентичность русской культуры и русской цивилизации. Эта работа была прервана в силу описанной здесь тотальной рецепции западных культурно-цивилизационных традиций. Сегодня эта работа может и должна быть продолжена. Второй русской философией был марксизм — со всем своим немецко-англо-французским философским контекстом. Но работу по рефлексии науки осуществляла третья русская философия, начало которой было положено ещё в начале XX века, до революции 1917-го, в работах русских неокантианцев, в частности Г.Шпета.
Третья русская философия — это Московский логический кружок (1950-е), а также выросший из него впоследствии Московский методологический кружок. А. Зиновьев проанализировал марксистский метод восхождения от абстрактного к конкретному, который впоследствии стал рассматриваться как метод синтеза знаний, а также эксплицировал логические конструкции действительного научного мышления. Это позволило ему выйти за пределы «политэкономии» как комплексного знания и построить объект, «проекциями» которого являются как политическое, так и экономическое представления о социальной организации. Отсюда — «логическая социология» (авторское название) А.Зиновьева, начавшаяся ещё, по старой культурной традиции, с литературного изложения, «социологических романов», принесших ему мировую славу в силу доходчивости изложения. М. Мамардашвили много работ посвятил анализу постулата Декарта как основы Запада и его культурным и цивилизационным последствиям. Категории, логику и методологию системного, постнаучного мышления развили Г.Щедровицкий и его последователи. Системный подход является необходимым условием распространения искусственного отношения на исторический процесс — чего требовал Маркс и что констатирует Зиновьев как уже начавшуюся практику западноевропейской цивилизации при переходе в XXI столетие. Такая возможность — искусственного отношения к историческому процессу — находится в принципе за пределами причинно-целевого подхода. Логические типы предельных абстракций, выработанных третьей русской философией, образуют так называемую «вторую категорию системы», включающую не просто логические действительности целого, частей и связей, но специфические действительности процессов, материала, структуры, связей, морфологии (видов организации материала) . Этот категориальный строй очерчивает фронтир современной мировой философской мысли.
Сверхвласть может быть понята только как системный эффект — как и власть вообще. Сверхвласть развивается в обществе деятельности и мыследеятельности. Проблема государства как мировая проблема (она же проблема права) может быть поставлена и решена только в этом контексте. И уклониться от этой работы России и русским не удастся.
Судьба России
Ещё раз — с нами произошло нечто ужасное. Будучи самостоятельным социумом (тут славянофилы правы) и оставаясь им, мы не ограничились избирательной рецепцией западного (вопреки требованиям славянофилов отказаться от рецепции вообще и согласно требованию западников взять всё). Но мы не превратились в Запад (западники неправы), мы несём Запад в себе (славянофилы, они же ныне «евразийцы», неправы), исторгнуть Запад из себя невозможно (славянофилы неправы), стать Западом невозможно и не нужно (западники неправы). Но во всём этом, возможно, кроется шанс на выживание не только для нас, но и для культуры Запада, для элементов его цивилизационного порядка — тех, которые способны спастись. Этот тезис вызывает лютую злобу у наших «по-западному культурных» интеллигентов, которые хотели бы командовать на родине с «западных культурных высот», которые они, разумеется, освоили, в отличие от местного невежественного населения, якобы страдающего комплексом неполноценности и от зависти ко всему «недостижимо западному», стремящегося к «фашизму» (видимо, на манер «украинского»). Мы уже заметили выше, что подобный натуралистический подход к культуре, понимание её как содержимого музеев, а не как содержание мышления и действия, нам ничего, кроме вреда, не принесёт. Не до зависти тут. Унести бы ноги подобру-поздорову. И то, что уже стало «нашим», нужно сделать частью иммунной системы наравне с тем, что было «нашим» всегда.XX век стал веком принципиальной децентрализации европейской власти. Если в XIX веке она «па паях» принадлежала европейскому концерну и владела миром как колониями, то в XX веке Западная Европа сама по себе эту власть утратила. Сверхвласть распределилась между США и СССР (Россией). Несмотря на падение СССР и последовавший за этим период культурной и цивилизационной депрессии, положение, в сущности, не изменилось. Ситуация в мире по-прежнему определяется глобальной напряжённостью между Россией и США при восходящем движении России. США претендуют на то, что они выделили квинтэссенцию западноевропейской культуры и цивилизации, устранив все «излишества» западноевропейской истории. Отсюда социальные технологии стандартизации, «матрица». Стандарт означает шкалу соответствия ему — кто ближе, кто дальше. Это и есть расизм, старый добрый западноевропейский расизм, технику рассматривающий как синоним личностного превосходства, действительно достигший в американском расизме своего наивысшего проявления, куда более глубокого, чем расизм немецкий — гитлеровский нацизм. Последний, при всех его зверствах, готов был уничтожить лишь конкретные народы и честно заявлял об этом, благодаря чему и был осуждён (доказательство намерения) . Американская же квинтэссенция западноевропейского расизма готова уничтожить любые народы, любым способом, когда и где понадобится, без особой огласки, просто ради ценностей «демократии», или какие там в тот момент пригодятся.
У старой Западной Европы мало сил, чтобы жить. Она не хочет ни работать, ни бороться. Её пространство начинают заселять другие народы и культуры, ей чуждые. В цивилизационном пространстве Западной Европы этим культурам некомфортно, они конфликтуют с западным менталитетом. Никакого реального ответа на происходящее, кроме расизма, у последней нет.То и расизм как политическая и социальная технология Западной Европе уже но принадлежит, и даже его она не может применить по-своему — только при управлении США. А США в это время организуют системный конфликт исламского мира (который частично входит в контролируемое ими НАТО и блок его союзников) с христианской, пусть и лежащей в посткатолических руинах, Западной Европой. Та безучастно покоряется этому сценарию и попыткам перенести его в Россию. 11о в России власть и вера не связаны — благодаря сущности ортодоксии. Поэтому русский ислам живёт в мире с русским православием. По сути, они составляют консенсус в отношении общей цивилизационной модели и политической культуры.
Русский мир — это мир культурно-цивилизационного разнообразия, культурно-цивилизационного синтеза, и базируется он не на формальном «стандарте» (который предполагает не синтез, но приведение всех к общему знаменателю старым добрым прокрустовым способом), а на общем содержании исторической жизни и деятельности, на общем деле.
Конструктор современной всеобщей управляемой демократии неотомист Ж.Маритен сразу после войны прямо утверждал необходимость светской веры в демократию, иод которой им понимается достижение максимально широкого возможного моментального согласия при игнорировании содержательных оснований у согласившихся — неважно, почему каждый согласился. Нельзя это обсуждать. Пусть каждый получит возможность сделать, что хочет, на основе формального согласия. Плевать, что в самом недалёком будущем после акта такого согласия при наличии противоречия действительных оснований, стороны, первоначально на что-то согласившиеся, будут использовать результат согласия строго противоположным образом. Так и происходит, например, в области последствий вышеупомянутой европейской миграционной политики, и не только в ней. Но главное, даже на уровне теории следующий шаг в такой конструкции — необходимое, обязательное, неизбежное устранение вообще всяческих оснований согласия на что-либо у каждого, переход светской веры из статуса рамки для коллективного поведения в единственный и всеобщий предмет. А как же быть тогда с личностью, которая и есть процесс поиска и установления таких оснований? В нашей русской исторической жизни важно не только, чего ты хочешь, но и почему, зачем. Да, за выяснение этого мы платили даже репрессиями. Никто, правда, не рискует сравнивать репрессии с историческими издержками создания западной культуры и цивилизации, хотя вес они известны. Лично я помещал бы такие сравнительные таблицы в еженедельную инфографику в СМИ наряду с другими интересными данными.
Мы противостоим США как культурное многообразие, и его цивили-зационный «дом» противостоит монокультуре вирусного типа. А старая Западная Европа вынуждена будет дождаться, чем всё это кончится, и подчиниться результату.
Мы в отличие от Запада сохранили главное — исходный код не Нового времени, а Новой — Нашей — эры, полученный нами от Византии. Именно он создаёт пространство, вмещающее всё имеющееся у нас культурное и цивилизационное разнообразие. Разместится в этом пространстве и реальная демократия ответственного участия в общем деле — элемент нужный, хотя и не универсальный, технический. Его адаптация не имеет ничего общего с революционным процессом и означает создание реальной личностной свободы для тех, кто способен с ней справиться, и социальной защиты для всех остальных. Личность не за права борется: она берёт на себя ответственность, риск, платит жизнью за своё дело. Она не принуждает ни к чему других с помощью механизма большинства, потому что никогда не состоит в нём. Проблему развития личность видит не в объекте, а в себе. Это и есть русский стиль, единство наших знаков и наших вещей. Разместится на Русском ковчеге и та доля западной культуры, что выпала из американского «стандарта». То есть львиная её доля.
Судьба России в XXI веке
История создания сетевого журнала.
Петербургские политики и в настоящее время озабоченно следят за судьбой России, публикуют в настоящем блоге свои статьи, газетные вырезки, предложения, наблюдения, ссылки на интересные сообщения в Интернете, заметки.Блог создан после выборов в представительные органы власти в декабре 2011 года, которые, по мнению проигравших партий, были сфальсифицированы.
Народ возмутился узурпацией власти и вышел на митинги. Авторы статей в этом блоге публицист Павел Цыпленков, автор концепции сферной политики Лев Семашко, юрист Сергей Егоров, искуствовед Сергей Басов, журналист Александр Сазанов, интеллигент Леонид Романков, общественник Юрий Вдовин в декабре 2011 года призвали власти разобраться со всеми фактами фальсификаций.
Каким государством станет Россия в 21 веке: монархия, деспотия, демократия, анархия, олигархия или, может быть, гуманизм?
На страницах этого сетевого журнала - публикации о политике, войне, культуре, финансах, истории, экономике:
- Юрий Вдовин. Комичное величие, ведущее к бедам и трагедиям.
- Павел Цыпленков. Хроника антисоветского переворота.
- Сергей Егоров. Yes, yes, no, yes in St.-Petersburg. 1993..
- Сергей Басов. Конституция по-человечески.
- Александр Сазанов. Седые политики встречают политическую весну-2012.
Судьба революционных реформ в книге
«Колбасно-демократическая революция в России. 1989-1993»
The Fate of Russia in XXI Century
Information about this site.
What kind of state will become Russia in the 21st century: democracy, monarchy, anarchy, despoteia, oligarchy or, perhaps, humanism? Deputies of Lensoviet convocation (powers from 1990 to 1993) today closely follow the fate of Russia, put in this blog his press clippings, Offers, links to interesting posts on the Internet, observation, Notes, articles.
Blog coined after the election to representative bodies in December 2011, which, according to observers were rigged.
The people protested so obvious fraud and went Square in Moscow and St. Petersburg. Deputies of in while made declarations.
On the pages of this Blog - publication of the Culture, War, Finance, Politics, Economy, History:
- Yu.Vdovin. Savagery - the latest twist in the history of Russia?.
- P.Tsyplenkov. Velvet autumn 1989.
- L.Semashko. Si vis pacem, para bellum.
- S.Egorov. A judicial reform: three main directions.
- S.Basov. Alternative Election philosophy.
- A.Sazanov. Deputies of the Leningrad City Council met Year of the Black Snake.
Комментариев нет :
Отправить комментарий