вторник, 24 мая 2016 г.
понедельник, 23 мая 2016 г.
четверг, 19 мая 2016 г.
Спрогнозировать будущее России
Прогносты в своем отечестве
19.05.2016
Анастасия Долгошева в газете "Санкт-Петербургские ведомости"
Как поведет себя толпа в случае ЧП; можно ли предугадать пути «грязных» денег; сильно ли распространится очередная эпидемия... Прогностическое моделирование и способность предвидеть с его помощью различные ситуации мы обсуждали с доктором технических наук, директором Института наукоемких компьютерных технологий Университета ИТМО, зав. кафедрой высокопроизводительных вычислений Александром БУХАНОВСКИМ. Заодно узнавали, в чем моделирование еще бессильно.
– Александр Валерьевич, прогнозы прогнозами, а все равно никто не угадывает, сколько будет стоить нефть или доллар.
– У моделирования есть два «проклятия»: точка невозврата – когда расчеты так сложны и ресурсоемки, что не позволяют вовремя спрогнозировать ситуацию, и неопределенность, которая в некоторых областях знания довольно велика.
Результат любого прогнозирования – оценка не точечная, а интервальная. Если интервал узкий – отлично: при прогнозе Гидрометцентра «+2 – +4» вы понимаете, что в легком платье на улицу выходить не стоит. Но если система имеет высокий уровень неопределенности, интервал может быть и не таким узким. Скажем, мы прогнозируем, что в ближайшем будущем нефть будет стоить столько-то, а завтра рядом с нефтяными вышками произойдет вооруженный конфликт. Или синоптики предсказывали хорошую погоду, а в Исландии начал извергаться вулкан.
Границы интервала задают нам пессимистический и оптимистический сценарии. А есть еще понятие «ансамбля». Если мы составим, например, три модели одного явления с тремя наборами данных, а потом (я утрирую) эти прогнозы сложим, поделим, скомбинируем – результат окажется точнее, чем результат каждой модели в отдельности! Другое дело, что это работает «в среднем». Бывают ситуации, когда нужно выбрать совершенно определенную модель.
– Остались еще серьезные области, где можно обойтись без моделирования?
– Пожалуй, нет. В начале 2000-х в США было заявлено «в лоб»: к 2050 году страны, которые не успеют полноценно внедрить технологии предсказательного моделирования, проиграют вчистую.
Раньше государства конкурировали на уровне производств, экономики и т. д., но сейчас соперничество во многом переходит в «электронную» область. Мы боремся на уровне решений: условно, не кто будет лучше производить танки, а кто быстрее просчитает на компьютере модель нового танка и запустит ее в производство так, что все танковое производство противника окажется бессмысленным, поскольку заведомо морально устареет.
Вопрос не только в том, чтобы просчитывать наилучшие решения, а чтобы делать это раньше других. Потому ученые и напирают на необходимость финансовых вложений в развитие суперкомпьютеров: умы в разных странах могут быть одинаково сильными, но у кого суперкомпьютер мощнее, те на полдня быстрее все просчитают. Этакие шахматы.
– Звучит жутковато. Но вряд ли самая сильная в прогнозировании страна возьмет да начнет загонять других в рабство.
– Звучит жутковато, потому что я «военный» пример привел. В обычной жизни, конечно, превосходство одной страны над другими выразится не в том, что у одних колбасы будет больше, у других меньше. Скорее всего, колбасы будет одинаково, иначе опасно: обделенные восстанут. Но ключевые решения, которые определяют превосходство в экономике, в политике – они будут приниматься в угоду тому, кто просчитывает ситуацию на пять шагов вперед.
Спасает пока то, что суперкомпьютеры сами по себе довольно беспомощны – для прогнозирования нужны еще и хорошие модели. И, повторю, в некоторых ситуациях даже лучшие модели имеют существенную долю неопределенности. Прогноз типа «завтра доллар будет стоить от 20 рублей до 150 рублей» вряд ли полезен.
– В России активно применяют моделирование?
– Как идет применение в закрытых областях, можно только догадываться. Но и в открытых все неоднозначно – не во всех сферах есть качественные прогностические модели.
Вообще математическое моделирование развивалось постепенно. Сначала в физике и инженерии, поскольку эти области и так завязаны на математику. Затем подключились химики, за ними – медики и фармацевты (теперь не надо на белых мышах испытывать все 20 тысяч образцов нового лекарства, можно на компьютере «вычислить» из них пять наилучших и их уже испытывать). Одновременно моделирование охватило науки о Земле: океанологию, геологию, прогнозы погоды. Только к концу ХХ века появились робкие попытки предсказательного моделирования общества с учетом социальной психологии.
– То есть как себя поведет общество в такой-то ситуации? Непонятно, как это можно просчитать.
– Да, чрезвычайно много разных факторов. Вот у меня сегодня сотрудник сказал: я, говорит, на машине не поехал – погода хорошая, захотелось пройтись. А чтобы рассчитать трафик по городу, как раз такие вещи и надо учитывать.
Вы водите? Замечали, что в сильный дождь пешеходы бросаются через дорогу вне пешеходных переходов и меньше смотрят по сторонам? Совершенно меняется поведение. У нас сейчас проект для Индии, моделируем поведение толпы во время религиозных праздников – там оно меняется, если температура превышает 35 градусов. Люди становятся агрессивными. Хотя, казалось бы, местные, должны быть привычны.
– У нас, видимо, легко просчитать, сколько народу после новогодних праздников окажется в больнице.
– Это уже связь с эпидемиологией. Не в смысле некой заразы – слово применимо к любым заболеваниям населения. Мы с коллегами из Федерального медицинского исследовательского центра им. В. А. Алмазова смотрели данные по артериальной гипертонии – действительно, после праздников народ очень активно поступает в клинику: повышенное давление.
Но зарубежные коллеги утверждают, что в ХХ веке прогнозы в эпидемиологии потерпели научный крах. Оказалось, что результаты моделирования распространения большинства болезней, основанные только на медицинских фактах, не работают, потому что процессы эти скорее социальные, чем медицинские. В 2007 – 2008 годах у нас был европейский проект по социальной специфике развития СПИДа. Шокирующие результаты: принципиально разное течение ВИЧ в гомо- и гетеросексуальной популяции, потому что в гомосексуальной среде связи более беспорядочны и в какой-то момент медицинскими средствами заболевание уже не сдерживается. Действенны только воспитательные, просветительные меры.
А вот с гриппом, оказывается, иначе: важно, откуда эпидемия идет, какой штамм, а также очень сильна связь начала эпидемии с погодными условиями. Влажность, отсутствие солнца, не очень низкая температура – и, если долго продержится такая погода, у человека падает настроение, снижается иммунитет... Кто-то в автобусе чихнул – и поехало, эпидемия начинает развиваться лавинообразно.
– Не приведете ли пример очень успешного моделирования?
– Если из нашего опыта... Вот мы разрабатывали и адаптировали комплекс моделей для системы защиты Петербурга от наводнений. С момента внедрения было десять подъемов воды – ни одного город не почувствовал. Успешно? Но все же решения принимают люди, потому что наши модели выдают несколько вариантов расчетов. Скажем: по одному заторы дамбы надо закрыть в полвосьмого, открыть в полдвенадцатого, и уровень воды будет такой-то; по другому прогнозу все можно сделать на полчаса позднее – уровень воды будет такой-то. А специалисты Комплекса защитных сооружений принимают окончательное решение с учетом, в частности, наличия прохода в Морском канале.
Но в случае защиты Петербурга от наводнений успешность предсказания довольно ожидаема, это хорошо формализованная сфера. А вот менее ожидаемый успех у нас был в прогнозировании наркотизации населения в Петербурге. Анализировали разные факторы – от занятости и объема зарплаты до удовлетворенности жизнью.
Оказалось, на наркотизацию влияет не экономика, а то, что у людей в головах. Самая сильная волна наркотизации была в 1990-е годы, тогда и дрянь эта стала поступать активно, и люди потеряли ориентацию в жизни. Потом постепенно старел и убывал контингент, который «подсел» в девяностые, а в следующих поколениях наркотизация не была массовой, люди в основном становились наркоманами «случайно».
На учете стоят далеко не все наркоманы, поэтому смысл моделирования был в попытке «увидеть» и скрытую популяцию. Кто противодействует, кто «иммунизирован» (т. е. никогда не будет принимать наркотики в силу каких-то убеждений), кто податлив, кто употребляет легкие наркотики, кто «подсел», кто не употребляет, потому что любит выпить (а эти зависимости «не дружат»)... Параллельно мы провели анализ в соцсетях. Народ, конечно, не пишет на странице «я наркоман», но есть виртуальные места обсуждения, есть места, где «толкают» наркотики, места, где этому виртуально «противостоят». И оказалось, что в процентном соотношении доли людей по соцсетям и по модели практически совпали.
– А в медицине как? Можно ведь по характеристикам конкретного человека просчитать, как ему лечиться.
– Моделирование в медицинской диагностике – вещь очень специфичная. Огромный интервал неопределенности. Такие системы работают на трех уровнях.
Первый – «дурилки»: клиника может просто качать из пациента деньги, пугая «диагнозами», которые выдала какая-то волшебная машина.
Второй уровень – системы, превентивно выделяющие группы риска. Для ряда заболеваний имеют значение принадлежность к определенной расе, наследственность и т. д., система просчитывает это и рекомендует обследоваться на конкретные маркеры. Это очень развито в многонациональных странах – в Штатах, например. В принципе эффект есть: людей побуждают позаботиться о здоровье.
Третий вид систем – действительно диагностические, но они действуют в очень узких областях. Например, такая система может подсказать деревенскому фельдшеру, что делать, если у местной бабушки какая-то непонятная кардиограмма. Правда, чаще совет будет выглядеть так: вызвать санитарный вертолет.
Или системы, которые позволяют проследить в динамике сложные клинические случаи – например, острое коронарное состояние. Вот привозят бедолагу, у него тромб в сосуде в области сердца – можно тромб сразу убрать, но как это повлияет на сердце? Человеку делают ангиографию, вносят в модель положение тромба и просчитывают варианты. Иногда при удалении тромба могут дать препарат, временно сужающий сосуд, чтобы кровь не поступала слишком активно.
Но понятно, что многое зависит не только от болезни, но и от того, кто лечит, как лечит, какая клиника.
– Какая область применения более интересна лично вам?
– Мне интереснее сама методология математического моделирования и прогнозирования. Как для конкретной области построить модельное решение «под ключ». От постановки задачи (иногда специалист не может сформулировать, что конкретно ему нужно получить), выписывания формул, годных для расчета на компьютере, разработки расчетных программ – и до получения конкретных количественных прогнозов, внедряемых в различных предметных областях.
Например, задача со строящимся стадионом «Зенит-арена». Одна организация составила отчет по подъездам к стадиону, комитет по транспорту попросил Университет ИТМО сделать экспертизу. А мы решили посмотреть, как, собственно, народ будет со стадиона выходить, – получилась модель, показывающая, в каких местах люди будут идти медленно и плотно, где – ускоряться и толкаться локтями. Где лучше разводить болельщиков в разные стороны, чтобы не подрались.
Или, например, моделирование спасательной операции в море: это мы делали для португальцев, но из-за санкций проект подвис. Суть в том, что здесь очень важно учитывать визуальный контакт потерпевших бедствие. Если они друг друга видят, то держатся вместе, их легче спасти. У нас спрогнозированы разные ситуации – в темноте, в тумане или когда люди качаются на волнах в противофазе – могут быть близко друг к другу, но друг друга не видеть.
– Выступая в лектории «Контекст», вы сказали, что бизнес не очень активно заказывает прогнозы...
– Заказывает. Но меньше, чем всякого рода административные органы. Наверное, потому что сейчас время для проектов федерального уровня, а не для локальных бизнес-проектов. В кризис вопрос с инновациями (а внедрение таких систем – всегда инновация) откладывается до лучших времен.
– Передовая страна в прогнозировании — Америка?
– Америка. В Европе – Великобритания, Германия. Но в Европе у computational science, как называют дисциплину, связанную с компьютерным моделированием, – регресс. Молодежь стремится туда, где полегче – в менеджеры, адвокаты.
Что касается России, смущают две вещи. Первая: нет централизованного упора на развитие именно сферы моделирования (обычно оно идет как кусок какой-нибудь прикладной проблемы). Вторая – отсутствие кадров, владеющих современным аппаратом.
Область компьютерного моделирования сильно «рванула» в мире в 1990-е годы, когда в России думали несколько о другом. Молодежь, несомненно, приходит, но есть менторский разрыв, и молодые начинают обучаться не у старших товарищей, а по статьям китайских аспирантов. Но если правильно сфокусировать имеющиеся в стране научные коллективы, думаю, с нашим потенциалом можно очень хорошо «выстрелить».
Источник: spbvedomosti.ru
вторник, 10 мая 2016 г.
Без победных реляций
О юбилее Государственной Думы рассуждает Валерий Зорькин. Опыт и уроки первой Государственной Думы.
Проработала эта Дума менее чем два с половиной месяца, причем в условиях фактически продолжавшейся революции, после чего была распущена императорским манифестом.
Вторая Дума, как мы знаем, проработала немногим дольше - чуть более трех месяцев, после чего также была распущена. Третья Дума - единственная в нашей дореволюционной истории - работала полный отведенный ей по законодательству пятилетний срок. Четвертая Дума, открывшая первую сессию в ноябре 1912 года, была отстранена от заседаний указом императора 25 февраля 1917 года.
Мы не можем утверждать, что этот одиннадцатилетний опыт строительства первого российского правового парламентаризма стал успешным. Ибо, по факту, этот опыт был прерван двумя революциями - февральской и октябрьской, в которых Россия буквально "умылась кровью". И этот факт неправильно и неумно объяснять только лишь происками внешних и внутренних "злых сил".
Но одновременно нельзя не признать, что из этого опыта, начиная с первой Думы, можно и должно извлечь уроки, очень важные для нашей сегодняшней государственной жизни.
Мы не вправе презрительно или легкомысленно игнорировать проблемы, с которыми столкнулась предпринятая более века назад попытка превращения империи в правовое государство с важнейшими элементами демократии. Без анализа и понимания этих проблем, без осмысления неудач их разрешения мы рискуем повторять ошибки того парламентаризма более чем столетней давности.
Между тем пока мы, при всех успехах государственного строительства новой России, не можем уверенно сказать, что у нас уже создано вполне успешное, полноценное правовое государство, твердо вставшее на путь устойчивого политического, экономического и социального развития.
И потому я, не в духе праздничных победных реляций, хочу поговорить о тех проблемах, разрешить которые не сумела наша первая в истории Государственная Дума, и о тех ошибках, которые различные политические силы совершили при попытках разрешить эти проблемы.
Для этого нужно напомнить тот политический, экономический и социальный контекст, в котором рождалась Первая Государственная Дума.
Контекст этот был тревожным и очень сложным.
Русская деревня массово голодала. Голодала из-за малоземелья подавляющего большинства крестьян и необходимости производить выкупные платежи за землю. Голодала из-за регулярных неурожаев и повышения налоговых поборов с крестьян для наращивания хлебного экспорта, поскольку государству нужно было поддерживать поступление золота в казну на фоне падения цен на внешних рынках в мировом кризисе начала века.
Вот что пишет об этом Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: "Голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока России, голод 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающий целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии и Новороссия)". Каждую весну, когда кончался хлеб, крестьяне, спасаясь от голодной смерти, огромными толпами вместе с семьями бежали в города, надеясь там найти работу и пропитание.
И хотя в деревне уже были образцовые помещичьи хозяйства, в которых крестьяне жили относительно благополучно, и небольшой процент зажиточных крестьянских хозяйств, а в городе были образцовые фабрики, на которых рабочие жили в хороших условиях и неплохо зарабатывали, а их дети учились в школе, - эти "образцы будущего" тонули в море российской нищеты, бесправия и неустройства социальных низов.
Далее, страшный шок поражения России в Русско-японской войне очень болезненно затронул все социальные слои империи, зародив во всех этих слоях сомнения в дееспособности - и, значит, легитимности - императорской власти.
И, наконец, шок Кровавого воскресенья 9 января 1905 г., когда 150 тысяч мирных заводских рабочих, шедших вместе со своими женами и детьми с иконами и хоругвями вручать петицию императору, была встречена оружейными залпами, - стал спусковым крючком революции.
В этой революции императорский двор особенно встревожило соединение организованных стачечных выступлений городских рабочих, мощных волн стихийных крестьянских бунтов, сопровождавшихся поджогами помещичьих усадеб и убийствами помещичьих семей и явно нараставшего брожения в армии и флоте (в частности, восстания на броненосце "Потемкин" в июне 1905 года).
Главный "герой этого времени" Петр Аркадьевич Столыпин буквально за день до начала открытия первого заседания Думы в письме к жене так охарактеризовал свое видение ситуации и свою роль в ней: "Я министр внутренних дел в стране окровавленной, потрясенной, представляющей из себя шестую часть шара, и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет. Человеческих сил тут мало, нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что он поддержит, вразумит меня".
Еще один выдающийся державник и либерал-государственник - Борис Николаевич Чичерин, также хорошо понимавший все трудности конституционных преобразований в России с ее, как он говорил, "укоренившимися веками раболепством, с одной стороны, и легкомысленным либерализмом - с другой", накануне XX столетия писал: "Ныне Россия управляется отребьем русского народа, теми, в которых раболепство все превозмогло"… И только ограничение самодержавия может "дать вздохнуть тем здоровым элементам, которые таятся в недрах русской земли".
Именно на этом фоне в высшей российской власти окончательно укрепилось понимание необходимости политических перемен. Однако в том, какими должны быть перемены, мнения во всех сословиях империи были очень разные.
Были влиятельные аристократические группы, которые считали необходимым ограничение императорской власти Земским собором допетровского типа, с сохранением всех сословных привилегий дворянства и ограничением любых свобод других сословий, включая их право на гражданское представительство. Эта, по сути феодальная, аристократия, даже развитие реформ Александра II Освободителя, включая крестьянскую и судебную реформы, считала чрезмерной "вольностью", недопустимой и разрушительной для власти и общества. Именно эта аристократия проталкивала первоначальный проект будущей Думы, составленный министром внутренних дел Александром Булыгиным, по которому эта аристократия получала особые, несравнимые со всеми другими сословиями, права и одновременно могла ограничить власть императора.
Далее, была очень мощная и укорененная бюрократия, которую во всех смыслах устраивала ее роль "связующего звена" между народом и властным императорским абсолютизмом. Эта своевольная и в значительной части коррумпированная бюрократия не хотела вообще никаких перемен. Она сполна пользовалась плодами возможностей, выражаемых русскими пословицами "до Бога высоко, до царя далеко", "Пока до начальника доберешься, раз десять споткнешься", а также совсем уж откровенной: "Мы у матушки-России детки, она наша матка - ее и сосем".
Были также очень влиятельные группы, считавшие необходимым переход России к конституционной монархии британского образца, с законодательным парламентом от всех сословий.
Были группы, мечтавшие о республиканском типе правления парламентского (Швейцария) или президентского (Америка) типа.
Были широкие "прогрессистские" политические группы самого разного состава - от разночинной и дворянской интеллигенции до определенного слоя властных аристократических элит, которые считали необходимой радикальную смену государственного устройства в направлении расширения гражданских свобод. Но и все эти группы - от конституционных демократов до эсеров и социал-демократов - также очень по-разному понимали и представляли тот новый тип власти и государственности, который должен был заместить и заменить царский абсолютизм новыми свободами. И очень по-разному представляли путь к такой власти и таким свободам. В том числе не только звали Русь к топору, но и развязывали, под флагом борьбы за свободы, жестокий террор против сановных фигур империи.
И были, наконец, широкие народные массы, которые требовали этих самых свобод и в которых шок Кровавого воскресенья девятого января 1905 года породил вполне массовое ощущение неправедности власти. И снизу, от широких народных масс, зрело и выплескивалось революционными эксцессами нетерпение, связанное с острейшим пониманием того, что так дальше жить невозможно.
Особо подчеркну, что разноголосица мнений и стремлений в отношении необходимых России политических перемен была налицо не только в разных слоях общества, но и в высшей элите империи.
Так, например, граф Сергей Витте, председатель кабинета министров и фактический автор царского Манифеста 17 октября 1905 г., предполагал трансформацию страны в конституционную монархию и говорил: "…Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы". Министр внутренних дел (до 1905 г.) Вячеслав Плеве считал, что "Всякая игра в конституцию должна быть пресекаема, а реформы, призванные обновить Россию, по плечу только исторически сложившемуся у нас самодержавию". А обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев был убежден в том, что любые масштабные перемены государственного строя для страны губительны, и писал: "Что Конституция, что Собор - один конец для России".
Именно этот раскол в элите империи предопределил и двусмысленный, и половинчатый характер царского Манифеста, и избирательную систему сословных курий с преимуществами для помещиков, и крайне ограниченные - по сути, не законодательные, а законосовещательные - полномочия Думы.
И именно давление народного нетерпения на думских депутатов предопределило тот максимализм многих призывов с думской трибуны, который подогревал и радикализовал это народное нетерпение. И внушал ужас не только имперской власти и бюрократии, но и широким массам российских обывателей.
Были ли в составе Первой Думы и высшей российской политической элиты влиятельные фигуры, призывавшие правительство и Думу остановить политическую войну и перейти к содержательному диалогу о том, какие законодательные реформы, в том числе аграрная реформа, и в каком порядке необходимы и возможны? Разумеется, были. Но их голоса тонули в хоре властных окриков и революционных призывов.
В Думе первого созыва, которую называли "Думой народного гнева", были сильны позиции левых фракций. Достаточно сказать, что всего за 72 дня своей работы депутаты приняли без малого 400 запросов о незаконных действиях правительства, они отказались осудить политические крайности, в том числе террор против власти, и т.д. Но главное, что явилось причиной роспуска Первой Государственной Думы, - это ее заявление по аграрному вопросу, в котором подчеркивалось, что Дума не отступит от овладевшей уже крестьянскими массами идеи принудительного отчуждения частновладельческих помещичьих земель.
Аграрная реформа, ставшая к тому моменту, без преувеличения, делом жизни Столыпина, являлась не просто важным элементом начатой в стране очередной модернизации. Именно эта реформа была призвана разрешить копившиеся столетиями проблемы, которые в начале ХХ в. проявили себя в таких уже очевидных для очень многих последствиях, как нелегитимность в глазах крестьянства помещичьей собственности на землю (а в аграрной стране это был главный объект собственности) и глубокий социокультурный раскол между помещиками и крестьянством, т.е. между двумя основными социальными классами, составлявшими опору российской государственности.
Причины такого положения дел связаны с тем, что все реформы в России обслуживали "государево, а не народное дело" и что власть, ориентирующаяся в ходе реформ на дворянство, постоянно игнорировала интересы широких крестьянских масс, подрывая таким образом внутреннее единство российского народа.
К началу работы Первой Думы страна подошла с таким запутанным клубком нерешенных проблем, что до сих пор очень трудно понять, сохранялась ли еще на тот момент возможность их мирного решения посредством в том числе и аграрной реформы. Оставались ли еще у России в запасе те 20 лет покоя, на которые так рассчитывал Столыпин?
И здесь я хотел бы напомнить, что знаменитой фразе Столыпина - "Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней Poccии" - предшествовали очень важные слова: "Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа - вот девиз для нас всех, русских". Слова Столыпина о необходимости взаимного доверия между созидательными силами страны являются ключевыми для понимания сложившейся ситуации, потому что суть всех основных проблем России на тот момент заключалась в том, что уже не было доверия ни между основными социальными классами, ни между элитами, ни между русским народом и носителем самодержавной власти. То доверие, на котором основывался когда-то "старый мир", к этому времени, скорее всего, было уже разрушено "до основанья".
Отечественные юристы-социологи, такие как М.М. Ковалевский, С.А. Муромцев, Н.А. Гредескул, глубоко изучавшие социальный контекст жизни права, наверное, как никто другой, понимали те сложности, которые неизбежно станут на пути модернизации российских социально-экономических и политико-правовых отношений. Поэтому, будучи приверженцами правового и демократического развития России в рамках конституционной монархии, они отвергали некритичное заимствование зарубежных политико-правовых форм, подчеркивали необходимость постепенных преобразований, учитывающих готовность общества к обновлению и его способность адаптироваться к переменам без социальных потрясений.
А представления о том, что традиционную общинную нравственность россиян можно заменить идеей личного обогащения, Ковалевский считал наивными. "Я могу понять тех, - не без иронии говорил он, - кто становится на ту точку зрения, что можно всем пожертвовать, чтобы дать стране обогатиться. Это та мысль, которой держались американцы… Те, кто указывает нам на неограниченную свободу личной собственности как на условие быстрого хозяйственного преуспеяния России, мысленно переносит нашу крестьянскую деревню в американскую среду". У этого ироничного высказывания очень глубокий подтекст, связанный с пониманием того обстоятельства, что реформы могут быть успешными только тогда, когда они сохраняют социокультурный код того социального слоя, чья жизнь и судьба становятся объектом чьих-то реформаторских усилий. Чтобы пояснить, о чем идет речь, достаточно сказать, что в русском языке слова "крестьянин" и "христианин" (т.е. носитель христианской нравственности в ее православной коннотации), по сути дела являются синонимами.
Думаю, что реформаторы (и прежде всего сам Столыпин) недооценили значение для основной крестьянской массы религиозно-нравственной составляющей той системы взаимной общинной поддержки, которая позволяла выжить в голодные годы, после смерти кормильца, после пожара и т.д. И которая создавала ощущение надежности и, что очень важно, справедливости такого социального порядка. Реформа Столыпина шла вразрез с этими базовыми ценностями, выражающими представления общества о справедливости, не предлагая им адекватной замены. А, с другой стороны, отказ правительства от думских проектов принудительного отчуждения хотя бы части помещичьей земли в ситуации, когда идея справедливости "черного передела" помещичьих земель уже давно завладела крестьянской массой, также работал против правительственного проекта модернизации социально-экономической жизни села.
Непосредственный наблюдатель этих событий, а впоследствии один из выдающихся социологов Питирим Сорокин в своей работе "Социология революции" так охарактеризовал главное отличие между революцией как акцией разрушения и реформой как созидательным процессом. Реформа, писал он, "не должна насиловать человеческую природу и противоречить основным ее инстинктам". Основной социальный инстинкт человека - инстинкт солидарности - основывается на чувстве справедливости, которое присуще тому или иному исторически конкретному человеческому сообществу. И если реформа идет вразрез с чувством справедливости данного социума, то это уже не реформа, а что-то иное, чреватое революцией, которую он расценивал как социальную катастрофу.
Почему же страна не сумела использовать шанс на мирную трансформацию? Почему люди, олицетворявшие собой идеи народной свободы и государственной силы, не смогли найти общий язык друг с другом, сделав таким образом катастрофу неминуемой? Почему это произошло? Почему не удалось тогда прийти хотя бы к консенсусу на уровне элит, столь необходимому для поиска, достижения, можно сказать, построения (потому что это большая кропотливая работа на длительную перспективу) реального общественного согласия?
Главная причина, по моему убеждению, была в том, что в тогдашней России вообще НЕ БЫЛО НИ УСТОЙЧИВОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ, НИ МАССОВОГО ДОВЕРИЯ К ПРАВУ И ЗАКОНУ. Его не было ни во власти, ни в образованном слое, ни в широких народных массах.
Образованные юристы были. Были и великолепные правоведы. Среди них - Сергей Муромцев (председатель Первой Государственной Думы), Максим Ковалевский и Лев Петражицкий - ее депутаты.
Однако повторю, массового правосознания, уважения и доверия к праву - не было. Русские пословицы типа "закон что дышло, куда повернешь - туда и вышло", "закон что паутина, шмель проскочит, муха увязнет" - именно об этом.
Как следствие, в 1906 году в России не было не только полноценной законодательной рамки для конструктивного диалога между новоизбранной Думой и императорской властью, но и внутренних психологических оснований для такого диалога у его участников. И вместо этого диалога каждая из сторон, подогреваемая взаимной нетерпимостью, выдвигала неприемлемые для другой стороны запросы, предложения и условия.
Этот "диалог глухих" - причем в условиях глубокого социально-экономического кризиса и "бунташных эксцессов" революции - в очень большой степени парализовал власть и одновременно радикализовал общество. Которое, подчеркну, уже тогда начало скатываться к безгосударственности. Напомню, в частности, что в некоторых губерниях к низовым протестным акциям революции и массовым стачкам начали присоединяться солдаты, офицеры и даже полицейские чины.
Стоил ли удивляться тому, что Первая Дума была распущена царским указом уже летом 1906 года, и что избранная той же осенью и по тем же правилам Вторая Дума оказалась в отношении к власти еще радикальнее первой и просуществовала немногим дольше?
К чему я совершил этот экскурс в историю?
К тому, что наша Россия подошла к началу 1990-х годов с уровнем правосознания ненамного более высоким, чем в начале прошлого века. И потому меня очень тревожила - особенно на рубеже 1993 года, в момент начала противостояния между Верховным Советом и президентом России - слишком напрашивающаяся аналогия с событиями 1906 года. А еще больше меня встревожило то, что эта аналогия осенью 1993 года превратилась в трагическое повторение истории в виде расстрела парламента из танков.
К счастью, тогда России удалось удержаться от скатывания к безгосударственности. И в этом, я убежден, огромная роль и большая заслуга принадлежит ценнейшим приобретениям - нашей новой Конституции и созванной на базе этой Конституции Государственной Думе. Эта Дума сегодня находится уже накануне выборов в седьмой созыв и, как мы видим, выдерживает испытание временем.
Наша Государственная Дума является не законосовещательным, а полноценным законодательным органом, избранным на основе максимально широкого народного представительства. Она является современным демократическим парламентом, который на основе Конституции принимает законы, имеющие, как и Конституция, правовое верховенство на всей территории нашей страны.
Является ли это основанием для того, чтобы "почивать на лаврах"?
Убежден, что не является. Не является прежде всего потому, что и в элите нашей, и в обществе нашем, и в наших государственных, в том числе правовых, институтах еще нет того прочного и устойчивого правосознания, дефицит которого на исторических переломах уже не раз приводил нашу Россию на край пропасти.
Признаки этого дефицита правосознания нередко наблюдаются на всех уровнях нашей социально-государственной системы. И в непродуманных законопроектах (и такое, увы, бывает), и в неправосудных судебных приговорах, и в рецидивах так называемой "параллельной криминальной юстиции".
Я понимаю, что в России, которая исторически никогда не обладала развитым массовым правосознанием, быстро приобрести такое правосознание невозможно. В странах, на которые нам предлагают равняться в правовой сфере, эта задача решалась веками, и только за эти века массовое уважение к праву превратилось в устойчивую привычку, вошло, что называется, в плоть и кровь. Однако и в этих странах - вновь подчеркну, за века! - эта задача, тем не менее, полностью не решена. А нашей правовой демократии пока что меньше 25 лет.
Но я убежден в том, что Россия может - и должна - взять этот "правовой барьер". Это одна из важнейших задач власти, представительных институтов и того гражданского общества, которое, как мы видим, сейчас активно формируется в стране.
Сейчас, когда Россия оказалась перед лицом новых мощных вызовов кризиса и резкого обострения международной военно-политической обстановки, для нас особенно важно прочно удерживать и совершенствовать правовое поле. Понимая и то, что поспешность здесь может навредить. Понимая и то, что "подмораживать" Россию по рецепту обер-прокурора Синода Константина Победоносцева - нельзя. Слишком остра для страны необходимость быстрого развития, необходимость приобретения полноценной конкурентоспособности во всех сферах политики, экономики, науки, культуры, социальной жизни.
Но при этом мы обязаны помнить и принимать во внимание уроки Первой Государственной Думы начала ХХ века. А главные из этих уроков, по моему убеждению, следующие.
Категорически недопустим элитный раскол в стране. Недопустим потому, что такой раскол парализует власть и обессиливает общество. А мы, увы, сегодня видим немало признаков такого раскола и в прессе, и в действиях некоторых наших политических "элитариев".
Необходимым условием успеха той широкомасштабной социальной трансформации, которая осуществляется сейчас в постсоветской России, является общенациональное согласие по вопросам справедливости формирующегося общественного устройства. Очевидно, что такое согласие должно быть достигнуто прежде всего на уровне элит. Но также очевидно и то, что никакой консенсус элит не способен компенсировать отсутствие глубинного согласия между основными социальными силами.
Реальное общественное согласие надо вдумчиво и последовательно выстраивать, учитывая в том числе и соответствующий исторический опыт нашей страны. Здесь не стоит полагаться на стихийное развитие ситуации, этим процессом можно и нужно управлять. Поэтому для преобразований такого масштаба крайне необходима сильная власть. Но важно понимать и то, что власть сильна прежде всего своим духовным единством с народом и его поддержкой. В этом смысле можно сказать, что легитимность и эффективность власти - это две стороны одной медали.
Общественное согласие не может быть достигнуто там, где не преодолен социальный раскол, одним из наиболее ярких проявлений которого является резкая имущественная дифференциация населения. Произошедшая сто лет назад революция и выстроенный по ее итогам социализм представляли собой попытки насильственного преодоления такого раскола. Мы должны сделать это путем реформ.
Реформирование общественной жизни, в отличие от ее революционной ломки, предполагает духовно-нравственную преемственность в развитии общества, сохранение целостности социокультурного кода нации и прежде всего тех базовых ценностей, в которых выражены представления общества о справедливости.
Категорически недопустимы такие попытки борьбы за "лучший строй", в которой возможно обрушение страны и ее народов в фактическую безгосударственность. А мы, увы, нередко слышим подобные призывы наших видных политиков. То они призывают к принятию новой Конституции (то есть фактически как в 1906 году, к созыву Учредительного собрания). То они призывают к срочному превращению страны в парламентскую республику (вновь ремейк предложений Первой Думы!).
Некоторые из таких политиков идут еще дальше и вновь - как на заре ХХ века - призывают к свержению российской власти "революционным путем", выводя на площади "возмущенных граждан" и даже испрашивая для новой революции "поддержку внешних сил".
Все это, повторю, слишком похоже на требования и призывы новоизбранных депутатов Первой Думы 1906 года. И заставляет вспомнить о предупреждающих прозрениях и "либеральных" и "консервативных" политиков той эпохи - например, Сергея Витте и Петра Столыпина. Которые настаивали на постепенности, осторожности и непременном строгом правовом оформлении политических реформ.
В связи с этим не могу не привести тезис нашего выдающегося правоведа Бориса Чичерина, который мне представляется очень актуальным. Чичерин еще в конце XIX века говорил об императиве утверждения в стране прочной и эффективной правовой системы и писал: "России нужны либеральные меры и сильная власть". Я убежден, что преодолеть нынешний кризисный перелом наша Россия сможет только на основе права и совместными усилиями гражданского общества, сформированных политических институтов и сильной президентской власти.
Продуманная правотворческая активность Государственной Думы может и должна в этом преодолении играть очень важную роль.
Источник: rg.ruСудьба России в XXI веке
Какая власть сложится в России в 21 веке: монархия, олигархия, деспотия, демократия, анархия или, может быть, клерикализм?
Депутаты Ленсовета 21 созыва (полномочия с 1990 по 1993 год) и сегодня внимательно следят за судьбой России, помещают в настоящем блоге свои предложения, статьи, ссылки на интересные сообщения в Интернете, наблюдения, заметки, газетные вырезки.
Блог придуман после выборов в декабре 2011 года, которые, по мнению наблюдателей, были сфальсифицированы.
Народ возмутился узурпацией власти и вышел на площади в Москве и Петербурге. Авторы публикаций в этом блоге юрист Сергей Егоров, общественник Юрий Вдовин, писатель Александр Сазанов, культуролог Сергей Басов, интеллигент Леонид Романков, публицист Павел Цыпленков, автор концепции сферной политики Лев Семашко в те тревожные дни сделали соответствующие заявления.
Судьба революционных реформ в книге
The Fate of Russia in XXI Century
Deputies of Lensoviet convocation currently preoccupied follow the fate of Russia, publish in this blog his press clippings, articles, Offers, links to interesting posts on the Internet, Notes, observation.
What kind of state will become Russia in the 21st century: democracy, monarchy, anarchy, oligarchy, despoteia or, perhaps, clericalism?
Blog coined after the election in December 2011, which, according to lost parties were rigged.
The people protested so obvious fraud and went rallies. Deputies of in while made declarations.
The fate of the revolutionary reforms in the book
 |
| Валерий Зорькин. Фото: Сергей Куксин /РГ |
Проработала эта Дума менее чем два с половиной месяца, причем в условиях фактически продолжавшейся революции, после чего была распущена императорским манифестом.
Вторая Дума, как мы знаем, проработала немногим дольше - чуть более трех месяцев, после чего также была распущена. Третья Дума - единственная в нашей дореволюционной истории - работала полный отведенный ей по законодательству пятилетний срок. Четвертая Дума, открывшая первую сессию в ноябре 1912 года, была отстранена от заседаний указом императора 25 февраля 1917 года.
Мы не можем утверждать, что этот одиннадцатилетний опыт строительства первого российского правового парламентаризма стал успешным. Ибо, по факту, этот опыт был прерван двумя революциями - февральской и октябрьской, в которых Россия буквально "умылась кровью". И этот факт неправильно и неумно объяснять только лишь происками внешних и внутренних "злых сил".
Но одновременно нельзя не признать, что из этого опыта, начиная с первой Думы, можно и должно извлечь уроки, очень важные для нашей сегодняшней государственной жизни.
Мы не вправе презрительно или легкомысленно игнорировать проблемы, с которыми столкнулась предпринятая более века назад попытка превращения империи в правовое государство с важнейшими элементами демократии. Без анализа и понимания этих проблем, без осмысления неудач их разрешения мы рискуем повторять ошибки того парламентаризма более чем столетней давности.
Между тем пока мы, при всех успехах государственного строительства новой России, не можем уверенно сказать, что у нас уже создано вполне успешное, полноценное правовое государство, твердо вставшее на путь устойчивого политического, экономического и социального развития.
И потому я, не в духе праздничных победных реляций, хочу поговорить о тех проблемах, разрешить которые не сумела наша первая в истории Государственная Дума, и о тех ошибках, которые различные политические силы совершили при попытках разрешить эти проблемы.
Для этого нужно напомнить тот политический, экономический и социальный контекст, в котором рождалась Первая Государственная Дума.
Контекст этот был тревожным и очень сложным.
Русская деревня массово голодала. Голодала из-за малоземелья подавляющего большинства крестьян и необходимости производить выкупные платежи за землю. Голодала из-за регулярных неурожаев и повышения налоговых поборов с крестьян для наращивания хлебного экспорта, поскольку государству нужно было поддерживать поступление золота в казну на фоне падения цен на внешних рынках в мировом кризисе начала века.
Вот что пишет об этом Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: "Голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока России, голод 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающий целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии и Новороссия)". Каждую весну, когда кончался хлеб, крестьяне, спасаясь от голодной смерти, огромными толпами вместе с семьями бежали в города, надеясь там найти работу и пропитание.
И хотя в деревне уже были образцовые помещичьи хозяйства, в которых крестьяне жили относительно благополучно, и небольшой процент зажиточных крестьянских хозяйств, а в городе были образцовые фабрики, на которых рабочие жили в хороших условиях и неплохо зарабатывали, а их дети учились в школе, - эти "образцы будущего" тонули в море российской нищеты, бесправия и неустройства социальных низов.
Далее, страшный шок поражения России в Русско-японской войне очень болезненно затронул все социальные слои империи, зародив во всех этих слоях сомнения в дееспособности - и, значит, легитимности - императорской власти.
И, наконец, шок Кровавого воскресенья 9 января 1905 г., когда 150 тысяч мирных заводских рабочих, шедших вместе со своими женами и детьми с иконами и хоругвями вручать петицию императору, была встречена оружейными залпами, - стал спусковым крючком революции.
В этой революции императорский двор особенно встревожило соединение организованных стачечных выступлений городских рабочих, мощных волн стихийных крестьянских бунтов, сопровождавшихся поджогами помещичьих усадеб и убийствами помещичьих семей и явно нараставшего брожения в армии и флоте (в частности, восстания на броненосце "Потемкин" в июне 1905 года).
Главный "герой этого времени" Петр Аркадьевич Столыпин буквально за день до начала открытия первого заседания Думы в письме к жене так охарактеризовал свое видение ситуации и свою роль в ней: "Я министр внутренних дел в стране окровавленной, потрясенной, представляющей из себя шестую часть шара, и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет. Человеческих сил тут мало, нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что он поддержит, вразумит меня".
Еще один выдающийся державник и либерал-государственник - Борис Николаевич Чичерин, также хорошо понимавший все трудности конституционных преобразований в России с ее, как он говорил, "укоренившимися веками раболепством, с одной стороны, и легкомысленным либерализмом - с другой", накануне XX столетия писал: "Ныне Россия управляется отребьем русского народа, теми, в которых раболепство все превозмогло"… И только ограничение самодержавия может "дать вздохнуть тем здоровым элементам, которые таятся в недрах русской земли".
Именно на этом фоне в высшей российской власти окончательно укрепилось понимание необходимости политических перемен. Однако в том, какими должны быть перемены, мнения во всех сословиях империи были очень разные.
Были влиятельные аристократические группы, которые считали необходимым ограничение императорской власти Земским собором допетровского типа, с сохранением всех сословных привилегий дворянства и ограничением любых свобод других сословий, включая их право на гражданское представительство. Эта, по сути феодальная, аристократия, даже развитие реформ Александра II Освободителя, включая крестьянскую и судебную реформы, считала чрезмерной "вольностью", недопустимой и разрушительной для власти и общества. Именно эта аристократия проталкивала первоначальный проект будущей Думы, составленный министром внутренних дел Александром Булыгиным, по которому эта аристократия получала особые, несравнимые со всеми другими сословиями, права и одновременно могла ограничить власть императора.
Далее, была очень мощная и укорененная бюрократия, которую во всех смыслах устраивала ее роль "связующего звена" между народом и властным императорским абсолютизмом. Эта своевольная и в значительной части коррумпированная бюрократия не хотела вообще никаких перемен. Она сполна пользовалась плодами возможностей, выражаемых русскими пословицами "до Бога высоко, до царя далеко", "Пока до начальника доберешься, раз десять споткнешься", а также совсем уж откровенной: "Мы у матушки-России детки, она наша матка - ее и сосем".
Были также очень влиятельные группы, считавшие необходимым переход России к конституционной монархии британского образца, с законодательным парламентом от всех сословий.
Были группы, мечтавшие о республиканском типе правления парламентского (Швейцария) или президентского (Америка) типа.
Были широкие "прогрессистские" политические группы самого разного состава - от разночинной и дворянской интеллигенции до определенного слоя властных аристократических элит, которые считали необходимой радикальную смену государственного устройства в направлении расширения гражданских свобод. Но и все эти группы - от конституционных демократов до эсеров и социал-демократов - также очень по-разному понимали и представляли тот новый тип власти и государственности, который должен был заместить и заменить царский абсолютизм новыми свободами. И очень по-разному представляли путь к такой власти и таким свободам. В том числе не только звали Русь к топору, но и развязывали, под флагом борьбы за свободы, жестокий террор против сановных фигур империи.
И были, наконец, широкие народные массы, которые требовали этих самых свобод и в которых шок Кровавого воскресенья девятого января 1905 года породил вполне массовое ощущение неправедности власти. И снизу, от широких народных масс, зрело и выплескивалось революционными эксцессами нетерпение, связанное с острейшим пониманием того, что так дальше жить невозможно.
Особо подчеркну, что разноголосица мнений и стремлений в отношении необходимых России политических перемен была налицо не только в разных слоях общества, но и в высшей элите империи.
Так, например, граф Сергей Витте, председатель кабинета министров и фактический автор царского Манифеста 17 октября 1905 г., предполагал трансформацию страны в конституционную монархию и говорил: "…Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы". Министр внутренних дел (до 1905 г.) Вячеслав Плеве считал, что "Всякая игра в конституцию должна быть пресекаема, а реформы, призванные обновить Россию, по плечу только исторически сложившемуся у нас самодержавию". А обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев был убежден в том, что любые масштабные перемены государственного строя для страны губительны, и писал: "Что Конституция, что Собор - один конец для России".
Именно этот раскол в элите империи предопределил и двусмысленный, и половинчатый характер царского Манифеста, и избирательную систему сословных курий с преимуществами для помещиков, и крайне ограниченные - по сути, не законодательные, а законосовещательные - полномочия Думы.
И именно давление народного нетерпения на думских депутатов предопределило тот максимализм многих призывов с думской трибуны, который подогревал и радикализовал это народное нетерпение. И внушал ужас не только имперской власти и бюрократии, но и широким массам российских обывателей.
Были ли в составе Первой Думы и высшей российской политической элиты влиятельные фигуры, призывавшие правительство и Думу остановить политическую войну и перейти к содержательному диалогу о том, какие законодательные реформы, в том числе аграрная реформа, и в каком порядке необходимы и возможны? Разумеется, были. Но их голоса тонули в хоре властных окриков и революционных призывов.
В Думе первого созыва, которую называли "Думой народного гнева", были сильны позиции левых фракций. Достаточно сказать, что всего за 72 дня своей работы депутаты приняли без малого 400 запросов о незаконных действиях правительства, они отказались осудить политические крайности, в том числе террор против власти, и т.д. Но главное, что явилось причиной роспуска Первой Государственной Думы, - это ее заявление по аграрному вопросу, в котором подчеркивалось, что Дума не отступит от овладевшей уже крестьянскими массами идеи принудительного отчуждения частновладельческих помещичьих земель.
Аграрная реформа, ставшая к тому моменту, без преувеличения, делом жизни Столыпина, являлась не просто важным элементом начатой в стране очередной модернизации. Именно эта реформа была призвана разрешить копившиеся столетиями проблемы, которые в начале ХХ в. проявили себя в таких уже очевидных для очень многих последствиях, как нелегитимность в глазах крестьянства помещичьей собственности на землю (а в аграрной стране это был главный объект собственности) и глубокий социокультурный раскол между помещиками и крестьянством, т.е. между двумя основными социальными классами, составлявшими опору российской государственности.
Причины такого положения дел связаны с тем, что все реформы в России обслуживали "государево, а не народное дело" и что власть, ориентирующаяся в ходе реформ на дворянство, постоянно игнорировала интересы широких крестьянских масс, подрывая таким образом внутреннее единство российского народа.
К началу работы Первой Думы страна подошла с таким запутанным клубком нерешенных проблем, что до сих пор очень трудно понять, сохранялась ли еще на тот момент возможность их мирного решения посредством в том числе и аграрной реформы. Оставались ли еще у России в запасе те 20 лет покоя, на которые так рассчитывал Столыпин?
И здесь я хотел бы напомнить, что знаменитой фразе Столыпина - "Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней Poccии" - предшествовали очень важные слова: "Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа - вот девиз для нас всех, русских". Слова Столыпина о необходимости взаимного доверия между созидательными силами страны являются ключевыми для понимания сложившейся ситуации, потому что суть всех основных проблем России на тот момент заключалась в том, что уже не было доверия ни между основными социальными классами, ни между элитами, ни между русским народом и носителем самодержавной власти. То доверие, на котором основывался когда-то "старый мир", к этому времени, скорее всего, было уже разрушено "до основанья".
Отечественные юристы-социологи, такие как М.М. Ковалевский, С.А. Муромцев, Н.А. Гредескул, глубоко изучавшие социальный контекст жизни права, наверное, как никто другой, понимали те сложности, которые неизбежно станут на пути модернизации российских социально-экономических и политико-правовых отношений. Поэтому, будучи приверженцами правового и демократического развития России в рамках конституционной монархии, они отвергали некритичное заимствование зарубежных политико-правовых форм, подчеркивали необходимость постепенных преобразований, учитывающих готовность общества к обновлению и его способность адаптироваться к переменам без социальных потрясений.
А представления о том, что традиционную общинную нравственность россиян можно заменить идеей личного обогащения, Ковалевский считал наивными. "Я могу понять тех, - не без иронии говорил он, - кто становится на ту точку зрения, что можно всем пожертвовать, чтобы дать стране обогатиться. Это та мысль, которой держались американцы… Те, кто указывает нам на неограниченную свободу личной собственности как на условие быстрого хозяйственного преуспеяния России, мысленно переносит нашу крестьянскую деревню в американскую среду". У этого ироничного высказывания очень глубокий подтекст, связанный с пониманием того обстоятельства, что реформы могут быть успешными только тогда, когда они сохраняют социокультурный код того социального слоя, чья жизнь и судьба становятся объектом чьих-то реформаторских усилий. Чтобы пояснить, о чем идет речь, достаточно сказать, что в русском языке слова "крестьянин" и "христианин" (т.е. носитель христианской нравственности в ее православной коннотации), по сути дела являются синонимами.
Думаю, что реформаторы (и прежде всего сам Столыпин) недооценили значение для основной крестьянской массы религиозно-нравственной составляющей той системы взаимной общинной поддержки, которая позволяла выжить в голодные годы, после смерти кормильца, после пожара и т.д. И которая создавала ощущение надежности и, что очень важно, справедливости такого социального порядка. Реформа Столыпина шла вразрез с этими базовыми ценностями, выражающими представления общества о справедливости, не предлагая им адекватной замены. А, с другой стороны, отказ правительства от думских проектов принудительного отчуждения хотя бы части помещичьей земли в ситуации, когда идея справедливости "черного передела" помещичьих земель уже давно завладела крестьянской массой, также работал против правительственного проекта модернизации социально-экономической жизни села.
Непосредственный наблюдатель этих событий, а впоследствии один из выдающихся социологов Питирим Сорокин в своей работе "Социология революции" так охарактеризовал главное отличие между революцией как акцией разрушения и реформой как созидательным процессом. Реформа, писал он, "не должна насиловать человеческую природу и противоречить основным ее инстинктам". Основной социальный инстинкт человека - инстинкт солидарности - основывается на чувстве справедливости, которое присуще тому или иному исторически конкретному человеческому сообществу. И если реформа идет вразрез с чувством справедливости данного социума, то это уже не реформа, а что-то иное, чреватое революцией, которую он расценивал как социальную катастрофу.
Почему же страна не сумела использовать шанс на мирную трансформацию? Почему люди, олицетворявшие собой идеи народной свободы и государственной силы, не смогли найти общий язык друг с другом, сделав таким образом катастрофу неминуемой? Почему это произошло? Почему не удалось тогда прийти хотя бы к консенсусу на уровне элит, столь необходимому для поиска, достижения, можно сказать, построения (потому что это большая кропотливая работа на длительную перспективу) реального общественного согласия?
Главная причина, по моему убеждению, была в том, что в тогдашней России вообще НЕ БЫЛО НИ УСТОЙЧИВОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ, НИ МАССОВОГО ДОВЕРИЯ К ПРАВУ И ЗАКОНУ. Его не было ни во власти, ни в образованном слое, ни в широких народных массах.
Образованные юристы были. Были и великолепные правоведы. Среди них - Сергей Муромцев (председатель Первой Государственной Думы), Максим Ковалевский и Лев Петражицкий - ее депутаты.
Однако повторю, массового правосознания, уважения и доверия к праву - не было. Русские пословицы типа "закон что дышло, куда повернешь - туда и вышло", "закон что паутина, шмель проскочит, муха увязнет" - именно об этом.
Как следствие, в 1906 году в России не было не только полноценной законодательной рамки для конструктивного диалога между новоизбранной Думой и императорской властью, но и внутренних психологических оснований для такого диалога у его участников. И вместо этого диалога каждая из сторон, подогреваемая взаимной нетерпимостью, выдвигала неприемлемые для другой стороны запросы, предложения и условия.
Этот "диалог глухих" - причем в условиях глубокого социально-экономического кризиса и "бунташных эксцессов" революции - в очень большой степени парализовал власть и одновременно радикализовал общество. Которое, подчеркну, уже тогда начало скатываться к безгосударственности. Напомню, в частности, что в некоторых губерниях к низовым протестным акциям революции и массовым стачкам начали присоединяться солдаты, офицеры и даже полицейские чины.
Стоил ли удивляться тому, что Первая Дума была распущена царским указом уже летом 1906 года, и что избранная той же осенью и по тем же правилам Вторая Дума оказалась в отношении к власти еще радикальнее первой и просуществовала немногим дольше?
К чему я совершил этот экскурс в историю?
К тому, что наша Россия подошла к началу 1990-х годов с уровнем правосознания ненамного более высоким, чем в начале прошлого века. И потому меня очень тревожила - особенно на рубеже 1993 года, в момент начала противостояния между Верховным Советом и президентом России - слишком напрашивающаяся аналогия с событиями 1906 года. А еще больше меня встревожило то, что эта аналогия осенью 1993 года превратилась в трагическое повторение истории в виде расстрела парламента из танков.
К счастью, тогда России удалось удержаться от скатывания к безгосударственности. И в этом, я убежден, огромная роль и большая заслуга принадлежит ценнейшим приобретениям - нашей новой Конституции и созванной на базе этой Конституции Государственной Думе. Эта Дума сегодня находится уже накануне выборов в седьмой созыв и, как мы видим, выдерживает испытание временем.
Наша Государственная Дума является не законосовещательным, а полноценным законодательным органом, избранным на основе максимально широкого народного представительства. Она является современным демократическим парламентом, который на основе Конституции принимает законы, имеющие, как и Конституция, правовое верховенство на всей территории нашей страны.
Является ли это основанием для того, чтобы "почивать на лаврах"?
Убежден, что не является. Не является прежде всего потому, что и в элите нашей, и в обществе нашем, и в наших государственных, в том числе правовых, институтах еще нет того прочного и устойчивого правосознания, дефицит которого на исторических переломах уже не раз приводил нашу Россию на край пропасти.
Признаки этого дефицита правосознания нередко наблюдаются на всех уровнях нашей социально-государственной системы. И в непродуманных законопроектах (и такое, увы, бывает), и в неправосудных судебных приговорах, и в рецидивах так называемой "параллельной криминальной юстиции".
Я понимаю, что в России, которая исторически никогда не обладала развитым массовым правосознанием, быстро приобрести такое правосознание невозможно. В странах, на которые нам предлагают равняться в правовой сфере, эта задача решалась веками, и только за эти века массовое уважение к праву превратилось в устойчивую привычку, вошло, что называется, в плоть и кровь. Однако и в этих странах - вновь подчеркну, за века! - эта задача, тем не менее, полностью не решена. А нашей правовой демократии пока что меньше 25 лет.
Но я убежден в том, что Россия может - и должна - взять этот "правовой барьер". Это одна из важнейших задач власти, представительных институтов и того гражданского общества, которое, как мы видим, сейчас активно формируется в стране.
Сейчас, когда Россия оказалась перед лицом новых мощных вызовов кризиса и резкого обострения международной военно-политической обстановки, для нас особенно важно прочно удерживать и совершенствовать правовое поле. Понимая и то, что поспешность здесь может навредить. Понимая и то, что "подмораживать" Россию по рецепту обер-прокурора Синода Константина Победоносцева - нельзя. Слишком остра для страны необходимость быстрого развития, необходимость приобретения полноценной конкурентоспособности во всех сферах политики, экономики, науки, культуры, социальной жизни.
Но при этом мы обязаны помнить и принимать во внимание уроки Первой Государственной Думы начала ХХ века. А главные из этих уроков, по моему убеждению, следующие.
Категорически недопустим элитный раскол в стране. Недопустим потому, что такой раскол парализует власть и обессиливает общество. А мы, увы, сегодня видим немало признаков такого раскола и в прессе, и в действиях некоторых наших политических "элитариев".
Необходимым условием успеха той широкомасштабной социальной трансформации, которая осуществляется сейчас в постсоветской России, является общенациональное согласие по вопросам справедливости формирующегося общественного устройства. Очевидно, что такое согласие должно быть достигнуто прежде всего на уровне элит. Но также очевидно и то, что никакой консенсус элит не способен компенсировать отсутствие глубинного согласия между основными социальными силами.
Реальное общественное согласие надо вдумчиво и последовательно выстраивать, учитывая в том числе и соответствующий исторический опыт нашей страны. Здесь не стоит полагаться на стихийное развитие ситуации, этим процессом можно и нужно управлять. Поэтому для преобразований такого масштаба крайне необходима сильная власть. Но важно понимать и то, что власть сильна прежде всего своим духовным единством с народом и его поддержкой. В этом смысле можно сказать, что легитимность и эффективность власти - это две стороны одной медали.
Общественное согласие не может быть достигнуто там, где не преодолен социальный раскол, одним из наиболее ярких проявлений которого является резкая имущественная дифференциация населения. Произошедшая сто лет назад революция и выстроенный по ее итогам социализм представляли собой попытки насильственного преодоления такого раскола. Мы должны сделать это путем реформ.
Реформирование общественной жизни, в отличие от ее революционной ломки, предполагает духовно-нравственную преемственность в развитии общества, сохранение целостности социокультурного кода нации и прежде всего тех базовых ценностей, в которых выражены представления общества о справедливости.
Категорически недопустимы такие попытки борьбы за "лучший строй", в которой возможно обрушение страны и ее народов в фактическую безгосударственность. А мы, увы, нередко слышим подобные призывы наших видных политиков. То они призывают к принятию новой Конституции (то есть фактически как в 1906 году, к созыву Учредительного собрания). То они призывают к срочному превращению страны в парламентскую республику (вновь ремейк предложений Первой Думы!).
Некоторые из таких политиков идут еще дальше и вновь - как на заре ХХ века - призывают к свержению российской власти "революционным путем", выводя на площади "возмущенных граждан" и даже испрашивая для новой революции "поддержку внешних сил".
Все это, повторю, слишком похоже на требования и призывы новоизбранных депутатов Первой Думы 1906 года. И заставляет вспомнить о предупреждающих прозрениях и "либеральных" и "консервативных" политиков той эпохи - например, Сергея Витте и Петра Столыпина. Которые настаивали на постепенности, осторожности и непременном строгом правовом оформлении политических реформ.
В связи с этим не могу не привести тезис нашего выдающегося правоведа Бориса Чичерина, который мне представляется очень актуальным. Чичерин еще в конце XIX века говорил об императиве утверждения в стране прочной и эффективной правовой системы и писал: "России нужны либеральные меры и сильная власть". Я убежден, что преодолеть нынешний кризисный перелом наша Россия сможет только на основе права и совместными усилиями гражданского общества, сформированных политических институтов и сильной президентской власти.
Продуманная правотворческая активность Государственной Думы может и должна в этом преодолении играть очень важную роль.
Источник: rg.ru
Судьба России в XXI веке
Философия блога.
Какая власть сложится в России в 21 веке: монархия, олигархия, деспотия, демократия, анархия или, может быть, клерикализм?Депутаты Ленсовета 21 созыва (полномочия с 1990 по 1993 год) и сегодня внимательно следят за судьбой России, помещают в настоящем блоге свои предложения, статьи, ссылки на интересные сообщения в Интернете, наблюдения, заметки, газетные вырезки.
Блог придуман после выборов в декабре 2011 года, которые, по мнению наблюдателей, были сфальсифицированы.
Народ возмутился узурпацией власти и вышел на площади в Москве и Петербурге. Авторы публикаций в этом блоге юрист Сергей Егоров, общественник Юрий Вдовин, писатель Александр Сазанов, культуролог Сергей Басов, интеллигент Леонид Романков, публицист Павел Цыпленков, автор концепции сферной политики Лев Семашко в те тревожные дни сделали соответствующие заявления.
На страницах этого дневника - публикации о войне, финансах, экономике, политике, истории, культуре:
- Сергей Басов. Конституция по-человечески.
- Лев Семашко. Глобальный Союз Гармонии в очереди на нобелевскую премию.
- Сергей Егоров. Yes, yes, no, yes in St.-Petersburg. 1993..
- Павел Цыпленков. Родина и свобода. Обретенные и потерянные.
- Юрий Вдовин. Одичание – очередной виток в истории России?.
Судьба революционных реформ в книге
«Колбасно-демократическая революция в России. 1989-1993»
The Fate of Russia in XXI Century
Philosophy of blog.
Deputies of Lensoviet convocation currently preoccupied follow the fate of Russia, publish in this blog his press clippings, articles, Offers, links to interesting posts on the Internet, Notes, observation.What kind of state will become Russia in the 21st century: democracy, monarchy, anarchy, oligarchy, despoteia or, perhaps, clericalism?
Blog coined after the election in December 2011, which, according to lost parties were rigged.
The people protested so obvious fraud and went rallies. Deputies of in while made declarations.
On the pages of this online journal - publication of the Finance, History, Culture, Politics, Economy, War:
- P.Tsyplenkov. Anniversary of the outstanding petersburger.
- Yu.Vdovin. Savagery - the latest twist in the history of Russia?.
- A.Sazanov. Editorial. TV manure.
- S.Basov. The Constitution of a human.
- S.Egorov. A judicial reform: three main directions.
- L.Semashko. Global Harmony Association in line for a Nobel Prize.
The fate of the revolutionary reforms in the book
« Sausage-democratic revolution in Russia. 1989-1993»
Место для дискуссий
К 110-летию парламентаризма в России
Ольга Филина в журнале "Огонек" 9 мая 2016 года.
Майские праздники заглушили День российского парламентаризма, который страна могла бы погромче отметить 27 апреля хотя бы потому, что первому российскому парламенту исполнилось 110 лет. Вместе с Думой в 1906 году Россия обрела много того, чем дорожит и сегодня: новый тип политика — "человека в пиджаке", новый вид дискуссий — публичный, новый способ влияния на власть — выборы. Эти новации до сих пор не вполне нами освоены, а тогда и вовсе казались революцией. Итог — через 72 дня "оппозиционную Думу" разогнали, а в воздухе повис вопрос: сможем ли мы когда-нибудь выслушать друг друга и мирно договориться? "Огонек" тоже над этим задумался
Лучше вообще не иметь парламента,
чем парламент, послушный королю.
Оливер Кромвель
В преддверии майских праздников в нашем календаре значится еще одна красная дата — День российского парламентаризма. Так уж повелось, что ее весьма скромно отмечают депутаты (презентуя какую-нибудь выставку и издавая исторические книги), еще скромнее — школьники (им устраивают "открытые уроки" по теме), а масса россиян вообще не замечает. Хотя вообще-то день, когда первая русская Дума собралась в Таврическом дворце, можно считать днем рождения российской политики. Или — что еще занимательнее — днем рождения того самого суверенного государства с его характерными элементами и институтами, которое мы и сегодня стремимся защитить и отстоять.
— Почему так можно говорить? Потому что созыв Государственной думы стал некоторым завершением периода реформ, сформировавшим основы государства нового типа,— считает Сергей Беспалов, ведущий научный сотрудник РАНХиГС.— В октябре 1905 года впервые было создано правительство, впервые в России появился премьер-министр. До этого существовали разрозненные министерства, которые непосредственно взаимодействовали с царем и потому по многим ключевым вопросам не могли между собой договориться. Скажем, основные принципы аграрной реформы не удавалось сформулировать годами, а после возникновения правительства они были выработаны за 2,5 месяца. За несколько дней до созыва Думы в 1906 году была опубликована новая редакция Основных законов страны, которая преобразовала Государственный совет: теперь только половина его членов назначалась, а другая избиралась от земств, предпринимательских объединений, дворянских обществ, университетов и проч. То есть Госсовет превращался в верхнюю палату парламента. Все эти реформы, как легко заметить, неузнаваемо изменили самодержавную Россию.
Весной 1906 года "Огонек" следил за выборами в Государственную думу. Все было в новинку: выдвижение кандидатов, голосование... Не обходилось и без традиционного для журнала жанра — карикатуры. Вот типажи сторонников кадетов, октябристов, "правопорядочников" в собачьем виде, а вот городовые ведут под руки избирателя на участок...
"Выборы в Государственную думу состоялись с грехом пополам",— резюмировал "Огонек" и особых надежд на новую институцию не возлагал
Помимо традиционного представления о политике как о кулуарном деле избранных государем людей 110 лет назад в стране появилось новое явление — политика публичная. Места для зрителей на заседаниях Думы были всегда переполнены: чтобы получить заветный билет для пропуска в Таврический дворец, даже дочь генерал-адъютанта при Александре III и Николае II Лидия Вяземская была вынуждена упрашивать думского пристава Гирса... Некоторые депутаты из крестьян успели сделать на этом светском интересе свой маленький бизнес, "одалживая" билеты в Думу за 25-50 рублей желающим господам. Зато в отдаленных губерниях крестьяне специально учились читать — чтобы понять, о чем говорят их представители в Думе.
— Стенографические отчеты заседаний Государственной думы были первой неподцензурной политической публицистикой в России,— поясняет Игорь Лукоянов, ведущий научный сотрудник отдела Новой истории России СПбИИ РАН.— Они проходили только через редактуру председателя Госдумы, а потом рассылались по всей стране многотысячными тиражами. Сложно переоценить влияние такой трибуны!
Глядя на депутатов, журналисты тоже почувствовали силу и явочным порядком стали утверждать свободу слова. Именно в 1906 году появляется вид "политического журналиста" как такового, а газеты открыто заявляют: печать должна "составлять деятельную силу в решении государственных вопросов".
Царство заднего крыльца
Такую парламентскую вольницу, интерес к слову и политическим дискуссиям Россия переживет не единожды: после 1906 года будет 1989 год и Съезд народных депутатов, будет бунтующая Дума 90-х... Но символично и то, что первый российский парламент образца 1906 года, посеяв на отечественной почве "бациллу демократии", просуществовал всего 72 дня. Век свободных дискуссий на политические темы почему-то каждый раз оказывался в России недолгим. Что укорачивало его тогда, похоже, усекает и сто лет спустя.
— Хоть иногда говорят, что Россия в 1906 году стала конституционной монархией, основную власть император оставил за собой, что особенно важно - назначение главы правительства, — рассказывает Александр Шубин, руководитель Центра истории России, Украины и Белоруссии Института всеобщей истории РАН.— Если сначала традиционная власть питала иллюзии относительно настроений масс, особенно крестьянских, и надеялась, что первая Дума будет лояльной, то потом жестоко разуверилась: наш первый парламент вполне отражал нетерпимость масс, переживавших острейший социальный кризис. Распустив строптивую Думу в июле 1906 года, самодержавие просто разбило зеркало, отражавшее ситуацию в стране. В 1907 году это повторилось, и было решено управлять страной по старинке, чиновничьими методами в ручном режиме, а парламент держать как игрушку — чтобы перед европами было не стыдно.
В публицистике того времени началась игра терминами. Правительство запрещало слова "парламент" и "конституция", выдумывая им "суверенные" слова-замены. Оппозиционные журналисты и завсегдатаи политических клубов намеренно усыпали речь словами, начинающимися на "кон": коньяк, контора, консул, делая многозначительную паузу после первого слога (или ставя тире)... Так, вместо совместного решения важнейших вопросов, которых накопилось немало, началось известное явление в российской политике — обоюдная фронда ветвей власти. Или ситуация "тяни-толкай", как замечают историки.
— Сразу после возникновения Государственной думы развернулась активная дискуссия: можно ли по-прежнему называть царскую власть самодержавной? — поясняет Сергей Беспалов.— И знаете, выкрутились — очень понятным для нас способом. Откопали в истории трактовку "самодержавия" как суверенности российской власти, а не ее абсолютизма. Поэтому решили: и с Думой мы можем оставаться "самодержавными".
Решение во многом оказалось пророческим: существование парламента не помешало государю в сложных ситуациях обходиться не только без публичной политики, но даже без обращения к традиционным институтам, вроде Госсовета. "Вневедомственные влияния", фаворитизм были бедой российского двора и в 1910-х годах. Уже после Февральской революции некогда проправительственные "Московские ведомости" напишут, что самодержавная Россия была "царством заднего крыльца" и "сплошного исключения из правил".
Впрочем, говорить об исключениях не вполне корректно — ведь и правила-то были не всегда.
— Ни первая, ни вторая Дума не успели выработать регламента свой работы,— замечает Игорь Лукоянов.— То есть внятной процедуры парламентских обсуждений на тот момент просто не существовало. Третья Дума — единственная в истории царской России, которая проработала весь свой срок,— написала Наказ, собственно регламент, для российского парламента. Но его не одобрил Сенат. Сами думцы решили жить по тому Наказу, но официальным документом, правилом ведения парламентских дискуссий в строгом смысле слова, он так и не стал.
Дефицит правил коммуникации, неумение общаться публично и сегодня влияют на нашу политику, вызывая эффект "публичной немоты" (см. материал "Сварливая немота"). Только начнем говорить об общем деле — а сразу переходим на личности. Поэтому личностям в российской политике всегда жилось тяжело.
— В России начала ХХ века найдется всего 15-20 депутатов, которые смогли избраться во все четыре думы,— рассказывает Игорь Лукоянов.— И что существенно, это были вовсе не пламенные публицисты и не опытные государевы мужи, а самые незаметные депутаты, как правило, из крестьян. Их не за что было "отсеивать", как, впрочем, и не за что особо хвалить. А ярким всегда доставалось. Половину депутатов первой Думы, например, просто лишили права избираться — за подписание Выборгского воззвания, призывавшего к мирному неповиновению властям в ответ на роспуск первого парламента...
— Хоть иногда говорят, что Россия в 1906 году стала конституционной монархией, основную власть император оставил за собой, что особенно важно - назначение главы правительства, — рассказывает Александр Шубин, руководитель Центра истории России, Украины и Белоруссии Института всеобщей истории РАН.— Если сначала традиционная власть питала иллюзии относительно настроений масс, особенно крестьянских, и надеялась, что первая Дума будет лояльной, то потом жестоко разуверилась: наш первый парламент вполне отражал нетерпимость масс, переживавших острейший социальный кризис. Распустив строптивую Думу в июле 1906 года, самодержавие просто разбило зеркало, отражавшее ситуацию в стране. В 1907 году это повторилось, и было решено управлять страной по старинке, чиновничьими методами в ручном режиме, а парламент держать как игрушку — чтобы перед европами было не стыдно.
В публицистике того времени началась игра терминами. Правительство запрещало слова "парламент" и "конституция", выдумывая им "суверенные" слова-замены. Оппозиционные журналисты и завсегдатаи политических клубов намеренно усыпали речь словами, начинающимися на "кон": коньяк, контора, консул, делая многозначительную паузу после первого слога (или ставя тире)... Так, вместо совместного решения важнейших вопросов, которых накопилось немало, началось известное явление в российской политике — обоюдная фронда ветвей власти. Или ситуация "тяни-толкай", как замечают историки.
— Сразу после возникновения Государственной думы развернулась активная дискуссия: можно ли по-прежнему называть царскую власть самодержавной? — поясняет Сергей Беспалов.— И знаете, выкрутились — очень понятным для нас способом. Откопали в истории трактовку "самодержавия" как суверенности российской власти, а не ее абсолютизма. Поэтому решили: и с Думой мы можем оставаться "самодержавными".
Решение во многом оказалось пророческим: существование парламента не помешало государю в сложных ситуациях обходиться не только без публичной политики, но даже без обращения к традиционным институтам, вроде Госсовета. "Вневедомственные влияния", фаворитизм были бедой российского двора и в 1910-х годах. Уже после Февральской революции некогда проправительственные "Московские ведомости" напишут, что самодержавная Россия была "царством заднего крыльца" и "сплошного исключения из правил".
Впрочем, говорить об исключениях не вполне корректно — ведь и правила-то были не всегда.
— Ни первая, ни вторая Дума не успели выработать регламента свой работы,— замечает Игорь Лукоянов.— То есть внятной процедуры парламентских обсуждений на тот момент просто не существовало. Третья Дума — единственная в истории царской России, которая проработала весь свой срок,— написала Наказ, собственно регламент, для российского парламента. Но его не одобрил Сенат. Сами думцы решили жить по тому Наказу, но официальным документом, правилом ведения парламентских дискуссий в строгом смысле слова, он так и не стал.
Дефицит правил коммуникации, неумение общаться публично и сегодня влияют на нашу политику, вызывая эффект "публичной немоты" (см. материал "Сварливая немота"). Только начнем говорить об общем деле — а сразу переходим на личности. Поэтому личностям в российской политике всегда жилось тяжело.
— В России начала ХХ века найдется всего 15-20 депутатов, которые смогли избраться во все четыре думы,— рассказывает Игорь Лукоянов.— И что существенно, это были вовсе не пламенные публицисты и не опытные государевы мужи, а самые незаметные депутаты, как правило, из крестьян. Их не за что было "отсеивать", как, впрочем, и не за что особо хвалить. А ярким всегда доставалось. Половину депутатов первой Думы, например, просто лишили права избираться — за подписание Выборгского воззвания, призывавшего к мирному неповиновению властям в ответ на роспуск первого парламента...
Отважный выбор
Современная Госдума, внимательно оценивая жизнь своей предшественницы, считает, что опыт последней поучителен. Во всяком случае, на официальном сайте нашего парламента есть специальная историческая справка, в которой подчеркивается, что "до сих пор весьма актуальны по крайней мере два урока ее (Думы начала века.— "О") существования". Какие же это уроки? Урок первый: "Парламентаризм в России был "нежеланным ребенком" для правящих кругов. Его становление и развитие происходило в острой борьбе с авторитаризмом, самодержавием, самодурством чиновничества и исполнительной власти". Урок второй: "В ходе становления российского парламентаризма был накоплен ценный опыт работы и борьбы с авторитарными тенденциями в деятельности властей, который не по-хозяйски забывать и сегодня".
К сожалению, не ясно, кто автор этих пламенных строк на сайте Госдумы, но их содержание и сегодня звучит как-то уж очень... оппозиционно. А ведь оппозиционная Дума — один из ужасов российской системной политики, потому что с ней нужно как-то договариваться, ее нужно убеждать, а как — никто не знает. Да и она не идет на компромиссы, и снова остаются одни "авторитарные тенденции".
— Если уж говорить о каких-то уроках, то любопытно, что раз за разом при формировании парламента относительно демократическим путем мы получали оппозиционную Госдуму, а потом не знали, что с ней делать,— считает Сергей Беспалов.— Приходилось задним числом менять законодательство о выборах, как это сделали в 1907 году, или использовать административный ресурс, отсеивая кандидатов, создавать "партии власти", как это делают уже сегодня... В общем, без ручного управления на выборах мы заходили в тупик.
В 1906 году Дума, только собравшись на первое заседание, тут же потребовала амнистии участникам революционных событий (включая террористов), создания ответственного перед ней правительства, а также отчуждения помещичьих земель... В общем, посягнула на все святое, что оставалось у "традиционной власти". Госдума образца 1993 года, как мы помним, тоже была непреклонна и тоже требовала амнистии всем участникам августовского путча и октябрьских событий 1993 года... С таким багажом опыта окунаться в российскую демократию — это всякий раз стресс как для правящих кругов, так и для всех, кто привык жить стабильно. А избрать свободный парламент — едва ли не подвиг для россиян, на который еще нужно отважиться, хоть в 2016 году, хоть в каком-то из следующих...
К сожалению, не ясно, кто автор этих пламенных строк на сайте Госдумы, но их содержание и сегодня звучит как-то уж очень... оппозиционно. А ведь оппозиционная Дума — один из ужасов российской системной политики, потому что с ней нужно как-то договариваться, ее нужно убеждать, а как — никто не знает. Да и она не идет на компромиссы, и снова остаются одни "авторитарные тенденции".
— Если уж говорить о каких-то уроках, то любопытно, что раз за разом при формировании парламента относительно демократическим путем мы получали оппозиционную Госдуму, а потом не знали, что с ней делать,— считает Сергей Беспалов.— Приходилось задним числом менять законодательство о выборах, как это сделали в 1907 году, или использовать административный ресурс, отсеивая кандидатов, создавать "партии власти", как это делают уже сегодня... В общем, без ручного управления на выборах мы заходили в тупик.
В 1906 году Дума, только собравшись на первое заседание, тут же потребовала амнистии участникам революционных событий (включая террористов), создания ответственного перед ней правительства, а также отчуждения помещичьих земель... В общем, посягнула на все святое, что оставалось у "традиционной власти". Госдума образца 1993 года, как мы помним, тоже была непреклонна и тоже требовала амнистии всем участникам августовского путча и октябрьских событий 1993 года... С таким багажом опыта окунаться в российскую демократию — это всякий раз стресс как для правящих кругов, так и для всех, кто привык жить стабильно. А избрать свободный парламент — едва ли не подвиг для россиян, на который еще нужно отважиться, хоть в 2016 году, хоть в каком-то из следующих...
Каждый извлек свое
Прямая речь
Председатели парламента новой России находили в опыте русских Дум начала ХХ века важные уроки для себя и страны. Значение этих уроков, впрочем, менялось в зависимости от текущей конъюнктуры
Председатели парламента новой России находили в опыте русских Дум начала ХХ века важные уроки для себя и страны. Значение этих уроков, впрочем, менялось в зависимости от текущей конъюнктуры
Геннадий Селезнев, председатель Госдумы РФ в 1996-2003 годах
"В нашей стране колесо отечественной истории в XX веке совершило свой круг — в начале 1918 года большевики разогнали оппозиционное им Учредительное собрание, а осенью 1993 года президентская власть Ельцина разогнала оппозиционный ей Верховный Совет. И в том и в другом случае исполнительная и законодательная ветви власти оказались неспособными разрешить возникший между ними острейший конфликт мирными средствами и прибегли к силе оружия. Я полагаю, что все ответственные политические силы в нашем обществе извлекли для себя тяжелые, но необходимые уроки из этих трагических событий. (...) Превыше всего для всех нас должна стать общественно-политическая стабильность в обществе. Именно стабильность является важнейшим условием дальнейшего поступательного развития России, благополучия граждан и эффективности государственной власти".
2001 год
Борис Грызлов, председатель Госдумы РФ в 2003-2011 годах
"Именно самодержавное народовластие, или, если перевести это с русского языка на иностранный, суверенная демократия, есть самая исторически свойственная вещь для России. Поэтому Дума, собравшаяся в Таврическом дворце 105 лет назад, стала не чем-то "занесенным нам с Запада или Востока", а самой естественной продолжательницей старой русской традиции самоуправления. (...) Мы преодолели проблему, характерную и для первых Дум дореволюционного периода, и для первых созывов Государственной думы нашего времени, выстроив систему конструктивного взаимодействия между органами законодательной и исполнительной власти. И именно в этом залог повышения качества и законотворческой работы, и повседневной работы правительства".
2011 год
Сергей Нарышкин, председатель Госдумы РФ с 2011 года
2015 год
"Российская газета", "РИА Новости"Источник: www.kommersant.ru
Судьба России в XXI веке
История создания сетевого журнала.
Какое государство сложится в России в 21 веке: анархия, монархия, деспотия, демократия, олигархия или, может быть, гуманизм?Блог придуман после выборов в декабре 2011 года, которые, по мнению проигравших партий, были сфальсифицированы.
Народ возмутился пренебрежением его мнением и вышел на площади в Москве и Петербурге. Авторы статей в этом блоге действительный государственный советник Леонид Романков, искуствовед Сергей Басов, политик Павел Цыпленков, петербургский адвокат Сергей Егоров, автор концепции сферной политики Лев Семашко, правозащитник Юрий Вдовин, писатель Александр Сазанов в декабре 2011 года критиковали фальсификацию выборов.
Петербургские политики и в настоящее время внимательно следят за судьбой России, помещают в этом сетевом журнале свои заметки, ссылки на интересные сообщения в Интернете, предложения, газетные вырезки, наблюдения, статьи.
На страницах этого сетевого журнала - публикации о культуре, истории, войне, экономике, финансах, политике:
- Павел Цыпленков. Юбилей выдающегося петербуржца.
- Юрий Вдовин. Одичание – очередной виток в истории России?.
- Леонид Романков. Передай свои знания и политический опыт молодежи.
- Сергей Егоров. Yes, yes, no, yes in St.-Petersburg. 1993..
- Сергей Басов. Гуманизм.
Новейшая история России в книге
«Колбасно-демократическая революция в России. 1989-1993»
The Fate of Russia in XXI Century
History of the online journal.
A group of deputies of Lensoviet 21 convocation (powers from 1990 to 1993) today closely follow the fate of Russia, put in this blog his observation, articles, Offers, press clippings, links to interesting posts on the Internet, Notes.Blog launched after the election in December 2011, which, according to observers were rigged.
The people protested so obvious fraud and went rallies. Deputies of in while made declarations.
What kind of state will become Russia in the 21st century: democracy, anarchy, despoteia, oligarchy, monarchy or, perhaps, humanism?
On the pages of this online journal - publication of the Culture, Finance, Politics, Economy, War, History:
- S.Basov. The humanism.
- P.Tsyplenkov. «Yes-yes-no-yes» 20 years later.
- L.Semashko. Vladimir Putin - a historical reformer of the 21st century.
- A.Sazanov. Deputies of the Leningrad City Council met Year of the Black Snake.
- Yu.Vdovin. The holiday in the opponent street.
- S.Egorov. Constitution for the Ivory Coast.