О прошлом с любовью, о будущем с оптимизмом.

Примерно так можно расценивать статьи молодых журналистов о СССР и о планах Кремля изменить судьбу России в 21 веке.

Федор Лукьянов о том, как может выглядеть новая внешняя политика России

The world system is entering a new stage of development. Neither the outcome of the June referendum in the UK, nor the victory of Donald Trump on the US elections in November are not the causes of change, their symptoms are, however, very significant. Model open and inclusive global order under the leadership of the United States and its allies in the past.

Федор Лукьянов

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник, работал на Международном московском радио, в газетах «Сегодня», «Время МН», «Время новостей». Председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике. Профессор-исследователь НИУ ВШЭ, научный директор Международного дискуссионного клуба "Валдай".

Подводить итоги 2016 года в международных делах вроде бы еще рано, хотя все уже случилось и главный результат понятен. Мировая система вступает в новый этап развития. Ни исход июньского референдума в Великобритании, ни победа Дональда Трампа на выборах в США в ноябре не являются причинами перемен, они их симптомы, впрочем, очень показательные.

Модель открытого и всеобъемлющего глобального устройства под предводительством Соединенных Штатов и их союзников остается в прошлом. Под давлением собственных граждан правящий класс ведущих стран вынужден смещаться в сторону «внутренних дел» (слишком много там всего накопилось), а во внешней экспансии, будь то политической, экономической или идеологической, наступает пауза. Едва ли она прекращается совсем, Запад никуда не девается, а тяга к распространению себя вовне испокон веку была одной из его основных характеристик. Но рывок к мировому доминированию, предпринятый после «холодной войны», был настолько мощным и быстрым по историческим меркам, что теперь пошла обратная волна.
Говоря рыночными терминами, требуется глубокая коррекция, инвентаризация и переваривание приобретенных активов. И следующие несколько лет, вероятнее всего, будут посвящены этому.
Для России это тоже означает начало новой стадии. Отечественную внешнюю политику после «холодной войны» в целом и ее отдельные фазы можно оценивать по-разному — это вопрос вкуса и идеологических предпочтений. Но один показатель оставался неизменным — с момента распада СССР точкой отсчета был Запад, необходимость тем или иным образом сформулировать отношение к западной модели мироустройства, найти свое место — в ней или вне ее. Приоритеты колебались. От непреодолимого желания встроиться почти любой ценой до претензий (никогда, правда, по-настоящему не сформулированных) составить альтернативу.

Двадцать пять лет назад августовский путч подвел черту под советской историей — четыре месяца, которые оставались до формального упразднения сверхдержавы, были агонией. Вместе с горбачевским Советским Союзом уходила идея «нового мирового порядка», построенного «на паях», как совместное предприятие прежних противников. Было ли это возможным, сохранись единая страна, мы никогда не узнаем (рискну предположить, что логика соперничества взяла бы верх на следующем политическом витке), однако после исчезновения Страны Советов ни о каком совместном дизайне нового мира речи уже не шло.
Во-первых, Россию рассматривали де-факто как побежденное государство, да по масштабу социально-экономического провала ее состояние и было сравнимо с тяжелым военным поражением. Во-вторых, сама Россия заявляла тогда о готовности влиться в западное сообщество, то есть принять его нормы, а не создавать совместно что-то новое. С этого момента доминирующее положение Запада стало бесспорным.
События рубежа восьмидесятых-девяностых годов прошлого века считаются коренным переломом. Однако спустя четверть века в такой оценке можно усомниться. Да, системное противостояние 1940–1980-х годов завершилось с исчезновением одной из сторон.
Но если декорации сменились, то институты претерпели куда меньшие изменения.
Ставку сделали на то, чтобы распространить на всю планету структуры, которые в период конфронтации обслуживали западное сообщество. Иными словами, модель управления миром, существовавшую в «холодную войну», пересматривать не собирались. Просто ее предполагалось осуществлять с опорой не на две уравновешивающие друг друга сверхдержавы, а на одну, способную благодаря превосходству по всем компонентам силы взять глобальную власть на себя. Однако шаг за шагом стало выясняться, что практика использования ветхих мехов для вливания в них нового вина не срабатывает.

Постепенно возникала проблема России. Несмотря на энтузиазм начального этапа, она не влилась органично в сообщество западных демократий — ни в период слабости 90-х, ни затем по мере восстановления возможностей. Правда, до второй половины 2000-х США и Европа Россию такой уж серьезной помехой не видели. Либо «перебесится» и встанет на рельсы «нормальной страны» (название нашумевшей статьи Андрея Шляйфера и Дэниела Трейзмана 2004 года), либо не сможет конкурировать и тихо угаснет в качестве существенного международного фактора.
Даже в период 2007–2014 годов, когда отношения последовательно ухудшались, считалось, что Россия способна создать головную боль, но не настоящие препятствия.
Схема начала давать сбои в других частях мира. Попытка превратить НАТО в глобального полицейского была довольно кратковременной — с конца 1990-х (Югославия) через Афганистан до войны в Ираке, на которой альянс уже раскололся. Но последствия оказались масштабными: стало понятно, что даже многократного силового преимущества недостаточно для эффективной реализации собственной программы.



Однако через все этапы этих колебаний у руководителей России красной нитью проходило (когда-то откровенно, когда-то скрыто) желание «отбиться» от западного напора. Даже на самой ранней и наиболее искренней прозападной стадии Россия не была готова измениться в желательном для Запада направлении. Между тем внутренние изменения служили обязательным условием участия в том самом западном проекте.
Время после «холодной войны» стало квинтэссенцией такого подхода. Речь зашла не просто о том, что России нужно ориентироваться на европейскую модель развития, но и о возможности/необходимости вхождения в западные политические институты. Ведь именно они стали на два с лишним десятилетия определяющими для всего международного устройства. Это и было главным стратегическим решением начала девяностых годов — «новый мировой порядок» будет строиться на основе существующих институтов Запада (то есть институтов «холодной войны»), а не путем создания новых структур, которые соответствовали бы эпохе после конфронтации.
Мучительная траектория России с 1991-го по середину 2010-х — отдельная тема. Спор о ней, скорее всего, как водится в нашей стране, будет бесконечным и бесплодным. Для кого-то это время — катастрофа бездарно утраченных возможностей стать «нормальной страной», для кого-то — фатальные иллюзии, едва не уничтожившие государство. Однако привела эта траектория ко вполне однозначному результату — со второй половины 2000-х годов усилия Москвы в нарастающей степени были направлены на то, чтобы дать отпор стремлению Запада продолжать распространение той модели, которую он считал правильной и необходимой.
К середине 2010-х это стало все больше напоминать полноценную «холодную войну», а к осени 2016-го она и вовсе приобрела мрачноватые черты возможного прямого столкновения. Тут на Западе и произошел поворот, описанный выше.
Складывается другая ситуация. Стремление «изменить» Россию или «исправить» какие-то другие страны остается уделом наиболее идеологизированной части американского и европейского истеблишмента, но приоритетом правительств или даже просто реальной задачей быть перестает.
В Вашингтоне, похоже, возвращается старая добрая логика сдерживания. Многие говорили о том, что идеал Дональда Трампа — то самое «величие, которое он хочет вернуть» Америке, — это 50-е годы, время экономического подъема, уверенности в себе после победоносной войны и отсутствия политкорректности как явления. Не стоит забывать, что это период очень нервного становления того самого сдерживания и принципов стратегической стабильности (правил ядерного противостояния), а заодно и эпоха маккартизма (свежая новость о создании в палате представителей комиссии по противодействию скрытому влиянию Москвы — хорошая иллюстрация того, что времена иногда возвращаются).
Европа в тяжелых раздумьях, вопрос об отношении к России способен стать в предстоящие месяцы серьезным фактором внутренней эволюции Старого Света.
Германия (как полушутя-полусерьезно заметил недавно один европейский дипломат — новый лидер «свободного мира») имеет шанс превратиться в главного апологета давления на Россию. Франция при любом исходе президентских выборов скорее двинется к собственной версии «восточной политики». Как бы то ни было, лейтмотив 1990-х и 2000-х о том, что Россия так или иначе должна стать интегральной частью «Большой Европы», более не продолжается.
Подробности www.gazeta.ru